Том 10. Адам – первый человек. Первая книга рассказов. Рассказы. Статьи
Шрифт:
Вацлав Вацлавович, как получилось, что тип украинца-националиста стал определять политику Украины начала XXI века? Он видит в Гоголе предателя, неустанно транслирует мифы о русском иге, голодоморе и т. д.
ВАЦЛАВ МИХАЛЬСКИЙ. Почему у меня нет второго типа по Чеховской классификации? Скорее всего, потому, что этот тип мне неинтересен. Я слабо знаю истоки его формирования, и ничего, кроме недоумения, носители этого типа у меня не вызывают.
У нас с Вами, Юрий Михайлович, конечно, не публицистическая статья, но все-таки, ни в коем случае не оспаривая Антона Павловича Чехова, я не могу не заметить, что «глубокомысленных идиотов»
ЮРИЙ ПАВЛОВ. Василий Розанов, Михаил Меньшиков, Иван Солоневич, каждый идя своим мыслительным путем, пришли к единому выводу: многие русские писатели и XIX века, и начала XX столетия в своем творчестве обошли стороной достижения русской жизни, сосредоточив свое внимание только на ее недостатках. В советский период эта традиция приобрела еще больший размах, и интерпретация досоветской истории достигла пика социально-политической предвзятости.
Вацлав Михальский в своем цикле романов «Весна в Карфагене», показывая разные стороны жизни России конца XIX – начала XX века, ненавязчиво и последовательно акцентирует внимание читателя (через авторские характеристики и сноски, через монологи и диалоги героев) именно на достижениях страны в научной, промышленной, строительной, военной и других областях.
Транспортное судно «Кронштадт», которое посещает Мария Мерзловская, – одно из многочисленных доказательств могущества царской России. «“Кронштадт” назывался мастерскими, но на самом деле это было средоточие маленьких заводиков и цехов, буквально напичканных сотнями станков, приспособлений, устройств. Здесь было все – от пилорамы до литейки. Токарные, фрезерные, сверлильные, деревообрабатывающие станки стояли по всему кораблю рядами, в трюме бухали паровые молоты, в кузне ярко алели горны – все свистело, стучало, ухало – все здесь работало или было готово работать по первому требованию».
Своим профессиональным комментарием адмирал Павел Петрович не только узаконивает восторг пятнадцатилетней девушки, но и придает ее восприятию «Кронштадта» национально-государственную направленность: «…ни Германия, ни Франция, ни Англия или какая тебе Америка не имеют ничего подобного. У них нет такой универсальной, такой мощной океанской плавучей базы. Здесь каждый квадратный сантиметр учтен, рассчитан и сбалансирован нами, русскими инженерами. Здесь могут работать тысячи человек. На сегодняшний день – это вершина инженерной мысли».
Или, говоря о посещении семьей Мерзловских церкви Покрова на Нерли в 1913 году, Михальский мимоходом замечает: «На другом берегу, который был чуть выше, паслись хорошо ухоженные пятнистые коровы». А Анна Карповна, обращаясь к дочери-первокласснице, восклицает: «Боже мой! Как же они могли изваять такую красоту семьсот пятьдесят лет тому назад! <…> Смотри, Маруся, смотри и запоминай это наше русское чудо! И никогда не верь тем, кто скажет, что мы, русские, темный и грубый народ!» («Весна в Карфагене»).
Во второй книге эпопеи «Весна в Карфагене», в романе «Одинокому везде пустыня», в сноске о А. А. Брусилове Михальский сообщает, что во время знаменитого прорыва русскими войсками австро-венгерской обороны (шириной около 600 км и глубиной около 150 км) потери нашей армии были в три раза меньше, чем у противника, и делает следующий вывод: «соотношение потерь для наступательной операции беспрецедентное».
В других частях эпопеи немало информации подобной направленности. Например: «Петля Нестерова – впервые исполнена 27 августа 1913 года основоположником высшего пилотажа русским военным летчиком, штабс-капитаном Петром Нестеровым. Нестеров погиб 26 августа 1914 года,
Вацлав Вацлавович, откуда у советского человека, рожденного в 1938 году, это желание восстановить историческую справедливость? И как Вам, при очевидной, подлинной «национальной гордости великоросса», удалось не впасть в другую крайность – идеализацию царской России, удалось остаться объективным?
ВАЦЛАВ МИХАЛЬСКИЙ. Ни царская Россия, ни советская, ни антисоветская власть не являлись и не являются идеальной моделью государственного устройства. Во всем мире вообще нет, не было и не будет такого государства. Так что, чего тут идеализировать? Но хорошее, важное, блистательное есть сегодня, было в прошлом и будет в будущем. Я верю, что благоразумие обуздает безумства.
ЮРИЙ ПАВЛОВ. Александра Мерзловская в романе «Одинокому везде пустыня» рассказывает своему мужу о детских страхах: «…я лежу и потихонечку плачу, горько плачу, что все будет, а меня не будет, и как это так, меня не будет?! Почему?! <…> Луна будет, звезды будут, кочегарка будет, даже топчанчик, на котором я лежу, может быть, будет, а я нет? Я… я… я… не буду, а по улицам также будут ходить трамваи и также громко звенеть… нет, я не могла с этим согласиться! А потом, как и ты, свыклась».
Подобные чувства испытывал и я, и наверняка Вы и миллионы, если не миллиарды, людей.
Вацлав Вацлавович, когда этот страх небытия исчез у Вас и что пришло ему на мену?
ВАЦЛАВ МИХАЛЬСКИЙ. У живого человека не может исчезнуть страх небытия. Он может притупиться и, как правило, притупляется. Но это другое дело.
ЮРИЙ ПАВЛОВ. Слово «Бог» употребляется в эпопее «Весна в Карфагене» 394 раза. Гораздо чаще, чем в предыдущих произведениях Михальского, и понятно почему. Однако и ранние рассказы, повести, где слово «Бог» отсутствует или предельно редко встречается, религиозны, православны по своему смыслу: по системе утверждаемых героями ценностей, по позиции автора. Эта органичная, «растворенная» внутри всех произведений православность (не имеющая ничего общего с ныне модной внешне-показной «православностью») отличает Вацлава Михальского от подавляющего большинства писателей-современников и роднит его с такими авторами, как Юрий Казаков, Николай Рубцов, Василий Белов, Александр Вампилов, Виктор Лихоносов, Леонид Бородин…
Откуда этот заряд человеколюбия, христианского гуманизма у юноши, воспитанного в советском обществе, юноши, написавшего свои первые рассказы в десятом классе? И как удалось позже, в 60–70-е годы, не сломаться, остаться верным себе, верным главной традиции русской классики?
ВАЦЛАВ МИХАЛЬСКИЙ. Никогда не задавался этими вопросами. Я просто жил себе и жил, наверное, мне повезло.
ЮРИЙ ПАВЛОВ. Мария Мерзловская – наиболее созвучный Вацлаву Михальскому герой эпопеи в романе «Одинокому везде пустыня» – размышляет: «Но ведь не все утекает в бездну, что-то остается в душе и в памяти? Хотя зря, что ли, писал Державин: “А если что и остается чрез звуки лиры и трубы, то вечности жерлом пожрется и общей не уйдет судьбы”. Значит, остается только чрез звуки лиры – поэтов, писателей, музыкантов и трубы – имеется в виду боевая труба, призывающая на битву, то есть через военных, а вся остальная жизнь, та, что посередине этих двух стенок в чаще бытия, просто намешана, как фарш, и просто перерабатывается из одного состояния в другое, без славы и без памяти… Обидно! Но близко к правде, очень близко… хотя…»