Том 10. Адам – первый человек. Первая книга рассказов. Рассказы. Статьи
Шрифт:
Мне эта оценка представляется в высшей степени точной, и думаю, что в данном случае автор через уста героини транслирует свое видение Владимира Набокова.
Вацлав Вацлавович, насколько эта версия точна?
Существует ли зазор между Вашим восприятием Набокова и восприятием Марии. Мерзловской?
ВАЦЛАВ МИХАЛЬСКИЙ. Зазор всегда существует. «Искусственный шелк Набокова» – эта оценка Ивана Алексеевича Бунина мне очень понятна.
ЮРИЙ ПАВЛОВ. Здесь же героиней дается портрет «протезных душ», формирующих общественное мнение, создающих дутые авторитеты: «Все эти люди обязательно чем-то ведают: кто
Вацлав Вацлавович, чем Вы объясните, что именно люди такого склада души и ума во все времена на плаву и всегда являются «экспертами», создают «правильные» представления о разных областях жизни, навязывают свою ложную систему ценностей?
ВАЦЛАВ МИХАЛЬСКИЙ. Очень вечный, острый и печальный вопрос.
Во-первых, эти люди склонны сбиваться в стаи и сообща навязывать свое мнение обществу. Во-вторых, они отличаются огромной энергоемкостью, «ловкостью ума и рук», к тому же действуют нахрапом, по принципу: кто не с нами, тот против нас. В-третьих, некоторые из них почти талантливы, что позволяет, например, куплетистам выдавать себя за поэтов. Хотя в их складушках ее Величество Поэзия, как говорится, и не ночевала. Вспомните сказку Андерсена о голом короле и подумайте, как одиноко мальчику, который видит, что король голый. Один мальчик кричит об этом, а вся глазеющая толпа восхищается одеждами голого короля. Да, толпа восхищается, но я уверен, что многие в этой толпе тоже не видят роскошных одежд короля. Не видят, но помалкивают – они-то и есть главные союзники «протезных душ», их равнодушная, безвольная опора, «послушное большинство».
ЮРИЙ ПАВЛОВ. В романе «Весна в Карфагене» Мария Мерзловская вспоминает слова матери: «В России есть люди Пушкина и Чехова, а есть люди Достоевского. Мы – люди Чехова».
К какой категории людей Вы относите себя и чем, скажем, люди Пушкина и Чехова отличаются от людей Достоевского?
ВАЦЛАВ МИХАЛЬСКИЙ. Люди Пушкина и Чехова исповедуют гармонию в литературе и искусстве. О людях Достоевского я мало что знаю. Хотя в абсолютно чистом виде нет, конечно, ни тех, ни других. Есть только тенденции, есть направления.
ЮРИЙ ПАВЛОВ. Персонажи произведений русской и мировой словесности органично существуют в мире героев Вацлава Михальского как реальные люди. Например, Александра Мерзловская из романа «Для радости нужны двое» так размышляет о персонаже рассказа Чехова «Черный монах»: «И, может быть, он жил именно в этой комнате и последнее видение черного монаха было ему здесь? Ну, конечно, он приехал в Севастополь, чтобы потом, утром следующего дня, ехать в Ялту. И поздним вечером, ближе к ночи, точь-в-точь как сейчас я, Коврин стоял у раскрытого окна, смотрел на гладь Северной бухты, и тут он в последний раз в своей жизни и увидел черного монаха».
Вацлав Вацлавович, эта естественная диффузия двух миров, свидетельствующая об удивительной литературоцентричности Ваших героев, – черта, присущая определенному типу людей, встречающемуся среди всех народов, или это явление преимущественно русской жизни?
ВАЦЛАВ МИХАЛЬСКИЙ. Конечно,
Как говорит героиня романа «Весна в Карфагене» Мария Мерзловская: «Мы, русские, народ мешаный, от века привыкшие не жить, а выживать. Отсюда и наша непостижимая вязкая сила». Неистребимая жизнестойкость русского народа как в эмигрантском, так и в советском и постсоветском мире держится, конечно же, на женщинах.
ЮРИЙ ПАВЛОВ. Чеховоцентризм Вацлава Михальского и его героев (особенно активно цитируется и упоминается Чехов на страницах романа-эпопеи) заставил меня перечитать классика. С подачи Михальского я неожиданно обнаружил, насколько актуален Чехов сегодня как писатель, рассуждающий об интеллигенции, России, национальном вопросе и многом другом. То, что волновало Чехова, думаю, созвучно и Вацлаву Михальскому, и героям его эпопеи. Например, на страницах романа едко-иронично характеризуется Зинаида Гиппиус на франко-русском балу 1928 года в Париже.
Подобные чувства к этой даме и ее мужу, к интеллигенции вообще испытывал и А. П. Чехов: он их не жаловал. Это, в частности, наглядно проявилось в письме Антона Павловича к И. И. Орлову: «Не гувернант, а вся интеллигенция виновата, вся, сударь мой». И далее Антон Павлович пишет: «Я не верю в нашу интеллигенцию, лицемерную, фальшивую, истеричную, невоспитанную, лживую, не верю даже, когда она страдает и жалуется, ибо ее притеснители выходят из ее же недр» (письмо от 22 февраля 1899 года).
Наиважнейшей, по сути, определяющей частью космополитической интеллигенции на рубеже XIX–XX веков являлись преподаватели, учителя, деятели культуры, писатели декадентскомодернистского толка. О последних, на примере Франции и России, Чехов говорит, в частности, так: они «третируют <…> совесть, свободу, любовь, честь, нравственность»; «они заставляют Францию вырождаться, а в России они помогают дьяволу размножать слизняков и мокриц, которых мы называем интеллигентами. Вялая, апатичная, лениво философствующая, холодная интеллигенция <…>, которая не патриотична, уныла, бесцветна <…>, которая брюзжит и охотно отрицает все <…>; которая не женится и отказывается воспитывать детей»; «где вырождение и апатия, там половое извращение, холодный разврат, выкидыши, ранняя старость, брюзжащая молодость, там падение искусств, равнодушие к науке, там несправедливость во всей своей форме» (цитаты из письма А. С. Суворину от 27 декабря 1889 года).
В этом же письме Чехов делит литературу на две литературы с точки зрения утверждаемых писателями ценностей. Представители одной из них – декаденты во Франции и в России (разрушавшие традиционные христианские ценности и утверждавшие идеи и идеалы прямо противоположные), по справедливому мнению Антона Павловича, «служили злу». Они к тому же были ненавистниками своих народов и стран, а если выражаться языком более позднего времени, писатели-декаденты – «пятая колонна» (такие «мракобесные» мысли не приходили в голову даже Константину Победоносцеву). Если, по предположению Чехова, начнется война между Францией и Германией, то Франция ее проиграет и «союзниками» (слово писателя) Германии в этой войне будет французская декадентская литература.
Ее родная сестра в России (которая позже будет названа «серебряным веком») подготовила почву для реальной глобальной катастрофы Февраля 1917 года. Но до этих событий Чехов не дожил, как и не увидел рождения новых «гениев» из этой плеяды детей и певцов порока.
Свидетелем всего этого стали мы с Вами, Вацлав Вацлавович. Как Вы относитесь к интеллигенции вообще, к либеральной интеллигенции в частности. Насколько ситуация начала XX века, прогноз Антона Павловича совпадают с днем сегодняшним?