Том 10. Рассказы и повести
Шрифт:
Матросы первой вахты, приодетые, стали выходить на палубу, как вдруг сигнальщик крикнул вахтенному мичману:
— Конверт под адмиральским флагом идет, ваше благородие!
Мичман Загорский взглянул в бинокль в даль рейда.
Действительно, из-за острова показался русский корвет, который полным ходом шел на рейд, слегка попыхивая дымком из белой горластой трубы.
— Позывные! — весело скомандовал мичман.
На крюйс-брам-стеньге взвились позывные: «Могучий». На адмиральском корвете ответили своими позывными: «Коршун».
— К салюту! Дать знать капитану
Все глаза жадно устремились на приближавшийся корвет под флагом адмирала с «большим рассудком», и лица матросов светились надеждой.
Съезд на берег был отставлен. Баркасные подали баркас на бакштов и поднялись на палубу.
— К салюту приготовиться! — крикнул выбежавший наверх капитан.
Но в ту же минуту на адмиральском корвете был поднят сигнал: «Не салютовать».
Корвет приближался. Капитан спустился и через две-три минуты поднялся на мостик в мундире, треуголке, при сабле на боку, готовый ехать к адмиралу с рапортом, как только «Коршун» бросит якорь.
Капитан был чуть-чуть бледен.
— Небось боится адмирала! — шептали матросы.
Уж «Коршун» был близко и несся прямо на корму «Могучего».
— Команду во фронт!
Матросы выстроились по обеим сторонам шкафута. Офицеры — на шканцах. Капитан, старший штурман и старший офицер, повернувшись лицами к приближающемуся корвету, стояли на мостике и могли разглядеть «нового» начальника эскадры, который зорко оглядывал «Могучий».
Стояла мертвая тишина. Слышно было, как на «Коршуне» скомандовали:
— Малый ход!
«Коршун» «резал» корму «Могучего».
Все офицеры на «Могучем» держали руки у козырьков. Приложил руку к козырьку и адмирал, но, казалось, не взглянул на капитана.
Пройдя почти вплотную около «Могучего», адмиральский корвет круто повернул и пошел по борту «Могучего».
— Здорово, ребята! — раздался громкий и приятный голос адмирала.
— Здравия желаем, ваше-ство! — раздался ответный крик полутораста матросов.
«Коршун» обошел «Могучего» и бросил якорь.
В ту же минуту капитан отвалил от борта и направился к адмиралу.
Матросов распустили из фронта.
Между ними шли разговоры об адмирале. Все находили, что, судя по лицу, он с большим рассудком. Даже по голосу его нашли признаки того, что он, верно, «добер».
Еще бы! Им так хотелось, чтобы он был «добер» и освободил наконец от Собаки.
Капитан что-то долго не возвращался.
Наконец вельбот пристал.
— Была, значит, выволочка! — шепнул боцман.
Действительно, капитан взошел на палубу, видимо расстроенный.
Что-то растерянное, жалкое и недоумевающее было в его осунувшемся и словно постаревшем лице.
Он вошел в каюту, беспомощно опустился в кресло и задумался.
Наконец он переоделся и велел Никишке позвать старшего офицера.
— Не приказывайте унтер-офицерам ловить этого подлеца… Оказывается, нельзя! — с кислой усмешкой проговорил Нерешимов.
— Я уже передал ваше приказание, Петр Александрович!
— Отменить.
— Есть!
— Мичмана Неверина выпустить из-под ареста.
— Слушаю-с.
— И… и новый адмирал недоволен мною… Я, видите ли, бесцельно жесток с командой… Очень недоволен… И показал мне газеты… Нынче и газеты принимаются во внимание… Как же-с.
— Какие газеты?
— Прошлогодние, американские… когда мы были в Сан-Франциско…
— Что ж там, Петр Александрович?
— Адмирал нашел, что в газетах писали позорные обо мне вещи… Что на рейде раздавались крики наказываемых людей… Видно, не надо было пороть в чужом городе да еще у подлецов, которые всякие пустяки печатают в газетах… Это, конечно, ошибка с моей стороны… Надо было пороть в море… И адмирал — он ведь нынче против строгих наказаний, а давно ли отлично перепарывал всех марсовых, если работали на минуту позже? — так он спрашивал: правда ли хоть часть того, что описано в газетах… Я, конечно, не врал ему… Мне нечего было стыдиться… Я сказал, что действительно строго наказывал матросов и считал себя вправе наказывать, чтобы корвет был в исправном виде, как следует военному судну… И не скрыл, что хотел поймать беглеца, если консул не хотел мне поймать негодяя… И доложил, что если я и строг, то ради пользы службы… Зато у меня и работают!.. Марселя в пять минут меняют… Но… адмирал нашел, что будто бы всего этого можно достичь и без порки… Новые, видите ли, веяния, а я не умею приспособляться, как его превосходительство… Вчера дантист, а сегодня пишет против телесных наказаний… Читали статью адмирала в «Морском сборнике»?..
— Читал.
— Сказал, что назначит следствие, а пока… пока…
Челюсти капитана затряслись.
— А пока адмирал отрешил меня от командирства… Завтра съеду на берег и уеду в Россию… Советует подать в отставку… Новые, говорит, порядки… Телесные наказания отменены… Требования от капитанов иные… А я-то чем виноват! — прибавил капитан.
Он, видимо, не понимал, за что должен подавать в отставку. До сих пор его считали образцовым капитаном и вдруг…
— Больше не будет приказаний, Петр Александрович?
— Отпустить команду на берег и сегодня же примите от меня корвет…
Старший офицер ушел.
На корвете скоро узнали о новости, и корвет точно ожил. Обрадованные матросы благословляли адмирала. Многие крестились, что избавились от Собаки.
— Одно благоухание! — говорил, заплетая языком, баталер, возвратившись вечером с берега.
— Собаке бы скрозь строй! — кричал Лещиков, поднятый с баркаса на гордешке.
Собака слышал эти слова и не приказал «снять» шкуру с Лещикова.
Капитан долго ходил в эту ночь взад и вперед по шканцам и о чем-то думал и, казалось, чего-то не понимал.
С берега, горевшего огнями ярко освещенных домов, доносились звуки музыки. А усеянное звездами небо было так красиво. И ночь была тепла и обаятельна.
Но капитан ничего этого не чувствовал.
Ему жаль было расставаться с «Могучим», которым командовал пять лет.
Ему тяжело было оставлять морскую службу, которую любил и с которой свыкся.
И он ходил по палубе, и по временам его вздрагивающие губы шептали: