Том 10. Рассказы. Очерки. Публицистика. 1863-1893.
Шрифт:
Я был так польщен, что тут же, без всякого сопротивления, позволил этому простаку обнять меня и уронить несколько слез умиления на мой воротник. Потом он ушел.
После его ухода я сейчас же вскрыл конверт. Несколько минут я внимательно изучал проспект. Потом позвал кухарку и сказал:
— Держите меня, сейчас я упаду в обморок! А Мария пусть переворачивает оладьи, чтобы не сгорели.
Придя в себя, я тотчас приказал сходить на угол в трактир и ангажировать — с недельной оплатой — маэстро, который бы проклинал этого типа по ночам, а когда я выдохнусь—сменял бы меня и днем.
Нет, каков прохвост! Его «проспект» оказался не чем иным, как омерзительной налоговой
Первый вопрос был настолько емким и всеобъемлющим, что накрывал меня вместе с моими доходами, как зонт муравьиную кучу:
«Какова сумма вашего дохода за последний год от любого вида торговли, дела или занятия, независимо от вашего местожительства?»
Этот вопрос подкреплялся чертовой дюжиной других столь же въедливых вопросов, самые скромные из которых требовали ответа: не совершил ли я кражи со взломом, разбоя на большой дороге, не получил ли и путем поджога и других тайных средств обогащения какой—нибудь собственности, не упомянутой в ответе на вопрос № 1.
Было ясно, что этот человек предоставил мне полную возможность оказаться в дураках. Да, это было совершенно ясно. Я пошел и нанял второго маэстро. Играя на моем честолюбии, незнакомец вынудил меня заявить, что мой годовой заработок составляет двести четырнадцать тысяч долларов. Единственным утешением для меня был пункт, согласно которому доход в пределах одной тысячи долларов не облагается налогом,— но что это — капля в море! Итак, я должен был отдать государству пять процентов своего дохода, то есть десять тысяч шестьсот пятьдесят долларов подоходного налога!
(Здесь я кстати замечу, что я этого не сделал.)
Я знаком с очень богатым человеком, дом у него — дворец, стол королевский, траты огромны, — и все же, судя по его налоговым декларациям, этот богач не имеет никаких доходов. К нему—то и обратился я за советом, попав в беду... Он просмотрел чудовищный перечень моих доходов, надел очки, взял перо и... гоп—ля!—я стал нищим. Впервые видел я такой ловкий фокус. Просто он хитроумно обошелся с графой «Скидки». Он написал, что мои налоги — в пользу штата, федеральный и муниципальный — составляют столько—то; мои «убытки при кораблекрушении, пожаре и пр.» —столько—то; убытки «при продаже недвижимости»— столько—то; при «продаже домашнего скота» — столько—то; «па уплату аренды» ушло столько—то; на «ремонт, переделки, уплату процентов», «взимавшиеся ранее налоги в бытность мою на службе в американской армии, флоте, налоговом ведомстве» и прочие... Он произвел поразительные «скидки» по каждому, буквально по каждому из этих пунктов. Когда он протянул этот лист мне, я с первого же взгляда увидел, что мой чистый годовой доход составляет тысячу двести пятьдесят долларов и сорок центов.
Так вот, — сказал он, — доход в тысячу долларов не облагается налогом. Теперь вам остается лишь клятвенно заверить этот документ и заплатить налог с двухсот пятидесяти долларов.
(Пока он это изрекал, его маленький сынишка Уилли вытащил из жилетного кармана папаши двухдолларовую бумажку и исчез. Готов биться об любой заклад: случись моему недавнему посетителю завтра явиться и к нему, малыш предъявит ему фальшивую декларацию о своих
И вы, сэр, — спросил я, — тоже обрабатываете графу «Скидки» подобным образом?
А как же! Если бы не эти одиннадцать спасительных пунктов под заголовком «Скидки», я бы ежегодно разорялся ради того, чтобы содержать наше гнусное, разбойничье, деспотичное правительство.
Человек этот выделяется даже среди самых солидных граждан города — людей высокой нравственности, коммерческой честности, незапятнанной общественной репутации, — и я последовал его примеру. Я отправился в налоговое ведомство и, чувствуя на себе осуждающий взор моего недавнего гостя, стал под присягой утверждать ложь за ложью, измышление за измышлением, жульничество за жульничеством, пока душа моя не покрылась трехдюймовой коростой греха, так что я навеки утратил уважение к самому себе.
А собственно, почему? Ведь тысячи самых богатых, гордых, почитаемых граждан Америки каждый год проделывают то же самое. Наплевать! Мне ничуть не стыдно. Но впредь я решил быть поосторожнее и поменьше болтать, дабы не пасть жертвой столь пагубной привычки.
КАК МЕНЯ ВЫБИРАЛИ В ГУБЕРНАТОРЫ
Несколько месяцев назад меня как независимого выдвинули кандидатом на должность губернатора великого штата Нью—Йорк. Две основные партии выставили кандидатуры мистера Джона Т. Смита и мистера Блэнка Дж. Бланка, однако я сознавал, что у меня есть важное преимущество пред этими господами, а именно: незапятнанная репутация. Стоило только просмотреть газеты, чтобы убедиться, что если они и были когда—либо порядочными людьми, то эти времена давно миновали. Было совершенно очевидно, что за последние годы они погрязли во всевозможных пороках. Я упивался своим превосходством над ними и в глубине души ликовал, но некая мысль, как мутная струйка, омрачала безмятежную гладь моего счастья: ведь мое имя будет сейчас у всех на устах вместе с именами этих прохвостов! Это стало беспокоить меня все больше и больше. В конце концов я решил посоветоваться со своей бабушкой. Старушка ответила быстро и решительно. Письмо ее гласило:
«За всю свою жизнь ты не совершил ни одного бесчестного поступка. Ни одного! Между тем взгляни только в газеты, и ты поймешь, что за люди мистер Смит и мистер Блэнк. Суди сам, можешь ли ты унизиться настолько, чтобы вступить с ними в политическую борьбу?»
Именно это и не давало мне покоя! Всю ночь я ни на минуту не сомкнул глаз. В конце концов я решил, что отступать уже поздно. Я взял на себя определенные обязательства и должен бороться до конца. За завтраком, небрежно просматривая газеты, я наткнулся на следующую заметку и, сказать по правде, был совершенно ошеломлен:
«Лжесвидетельство. Быть может, теперь, выступая перед народом в качестве кандидата в губернаторы, мистер Марк Твен соизволит разъяснить, при каких обстоятельствах он был уличен в нарушении присяги тридцатью четырьмя свидетелями в городе Вакаваке (Кохинхина) в 1863 году? Лжесвидетельство было совершено с намерением оттягать у бедной вдовы—туземки и ее беззащитных детей жалкий клочок земли с несколькими банановыми деревцами – единственное, что спасало их от голода и нищеты. В своих же интересах, а также в интересах избирателей, которые будут, как надеется мистер Твен, голосовать за него, он обязан разъяснить эту историю. Решится ли он?»