Том 12 Большой Джон
Шрифт:
Перед ней было перекошенное от гнева лицо Лотоса.
— Ага!.. Ты не веришь!.. Ага!.. — каким-то свистящим шепотом произнесла Елецкая. — Так вот что: приходи сегодня в полночь в умывальню… Весь наш кружок "таинственной лиги" будет на сеансе, устраиваемом в честь Черного Принца… Мы будем вызывать духа Гаруна-аль-Рашида, а может быть, его, Черного Принца… Приходи!.. Слышишь? Ровно в двенадцать мы начнем наш сеанс…
Разговор Воронской и Елецкой был прерван резким окликом классной дамы.
— Молчать!.. Не шептаться, Елецкая!.. Taisez vous!..
Обе девочки поспешно отвернулись одна от другой.
Молитва окончилась.
Снова загремели скамейки,
Лида Воронская шла в паре с Верой Дебицкой, веселой черноглазой девочкой, первой ученицей класса. За ними чинно выступали красавица Черкешенка и бледная Елочка. Потом шла Мара Масальская, хохлушка из-под Киева, с румяным лицом, со вздернутым неправильным носом и темными блестящими глазами, как черешни из ее родимых вишневых садов. С нею об руку шла не по годам умная, серьезная Женя Бутусина, «профессорша», девочка редкой честности и неподкупности убеждений.
М-lle Эллис, французская дама, полненькая, добродушная, но очень вспыльчивая особа, с черепаховым пенснэ на носу, вела класс. По обе ее стороны шли миниатюрные Пантарова и Додошка. Замыкали длинную шеренгу, разбитую на двадцать пар старшего класса, высокие Зина Бухарина с типичным южным лицом креолки, за которое она и носила это прозвище, и степенная Старжевская, отличная ученица и лучшая музыкантша-пианистка из всего первого класса.
Младшие отделения давно покинули столовую, а за ними вступили в длинный нижний коридор и старшие, выпускные.
Лида Воронская шла, низко опустив голову. Обычно веселые глаза девочки теперь рассеянно скользили по ровным квадратикам паркета.
Мысли Лиды были поглощены предстоящим «сеансом» в умывальной. Она хорошо знала, что Лотос, Бухарина, Макарова, Гордская, Дебицкая и сестрички Пантаровы тайком от других институток устраивают по ночам какие-то секретные заседания, или, как они сами выражались, "занимаются спиритизмом". Лида знала, что спиритизм — это целое учение о таинственной силе, которая дает возможность вызывать души людей, давно умерших, даже за многие сотни и тысячи лет, и разговаривать с ними, заставлять их отвечать на разные вопросы. Она также слышала и то, что для вызова духа с того света поклонники спиритизма — «спириты» и «спиритки» — прибегают к довольно странному способу: они садятся за стол в полутемной комнате и, положив на край стола руки, ждут в глубоком молчании, когда стол начнет стучать ножками, ходить по комнате, вертеться. Слышала Лида и о тех, якобы одаренных особенной духовной силой людях, «медиумах», которые служат посредниками между тенями умерших людей и вызывающими их спиритами.
В то время спиритизм вообще был в большой моде. В великосветских гостиных ему посвящали много времени, спорили о нем, говорили, писали, причем одни увлекались им, другие считали обманом. Это модное развлечение проникло и в стены института, где вскружило многие юные взбалмошные головки.
Лида не верила в спиритизм, не верила в возможность какого-то бы ни было общения людей с духами при посредстве вертящихся столиков и медиумов. Она смеялась от души, когда узнала, что некоторые из ее подруг поддались модному способу времяпрепровождения и стали устраивать в институтской умывальной свои сеансы, образовав особый кружок под названием "Кружок таинственной лиги". Еще больше смешило Лиду, что Елецкая, «Лотос», она же, по другому прозвищу, "Пушкинская Татьяна", она же «Елочка» — по третьему, была единогласно в кружке признана «медиумом», способным вызывать духов для переговоров, и орудует вовсю на этом поприще.
Лида давно жаждала получить приглашение в странный кружок. Ее всегда забавляли таинственные спиритки. Однако последние остерегались приглашать Воронскую, боясь недоверия и насмешек с ее стороны. Остерегались до последнего дня, но вот сегодня ее, наконец, позвали.
Лида торжествовала. Ее любопытство было крайне раздражено. Веселой, с трезвыми взглядами на жизнь, девочке казались странными, нелепыми и смешными все эти басни о духах, являвшихся по первому зову какой-то маленькой институтки, вроде Елецкой, и подобных ей. И она была убеждена, что достаточно будет хоть раз побывать ей на, «сеансе», чтобы убедиться, что это чушь и выдумки.
Она и сейчас думала об этом, шагая по длинному коридору в этот поздний вечерний час. Неожиданно на ее плечо легла рука Креолки.
— Лида, Вороненок, ты послушай, что она говорит, — зашептала Бухарина, тараща и без того огромные глаза в сторону Елецкой, — ты послушай только, что она говорит, Вороненок, милый…
— Что, что такое? — неожиданно пискнула вынырнувшая перед ними Додошка, — что она говорит, Зиночка?… Скажи, скажи…
— Ах, душка, опять о Черном Принце!.. Слушайте только…
И Креолка, всплеснув руками, беспомощно сложила их на груди.
— Говори, Лотосенька, говори, Елочка!.. Ах!.. — просила Рант, чахоточная девочка, с багровыми пятнами румянца на щеках и с милыми, необычайно живыми глазами.
Елецкая не заставила себя просить. Ее несколько безумный взор расширился, зеленый русалочий огонь загорелся в нем. Лицо, бледное, без кровинки, вдохновенно просияло, и она проговорила глухо, в экстазе, разом охватившем ее:
— Я верю, что он, Черный Принц, есть, был и будет… Что там, где знают его, говорят о нем, там он и пребывает… Я точно слышу шорох его огромных крыльев за спиною, когда он летает, и его легкие шаги, когда он ходит здесь по земле. И я чувствую еще, что он явится сюда к нам, в этот темный коридор, не сегодня завтра, когда все улягутся спать, когда потухнут огни и… и…
— И будет пить нашу кровь и кушать наше сердце… Право, вы должны сознаться, что у Черного Принца довольно странный аппетит, — послышался насмешливый голос Воронской.
На нее зашикали, затопали.
— Опять насмешки, Воронская!.. Не принимать ее в кружок, медамочки, не принимать ни за что на свете! — послышались негодующие голоса.
— Глупышки вы этакие, несут всякую чушь, а сами трясутся… — рассмеялась Лида.
— И все-то ты врешь, никто не боится, — трусливо озираясь, шепнула Додошка. — Ни одна душа, ясно, как шоколад… Чего тут бояться?
Воспитанницы миновали длинный коридор и вошли на темную площадку лестницы, где внезапно потух газовый рожок и воцарилась полутьма.
— Ничего я не боюсь, — расхрабрилась Додошка. Ее руки судорожно потирали одна другую, а взор продолжал пугливо бегать по сторонам.
— Уж будто?… — сощурилась Воронская.
— Тише же, медамочки, дайте Лотосу говорить, — зашикала Бухарина, и ближайшие пары снова повернули головы в сторону бледной девочки с русалочьим взглядом.