Том 12. Лорд Дройтвич и другие
Шрифт:
— Да-да.
— Ну так, значит, и договорились, мой мальчик, — дружелюбно заключил дядя Крис. — Оставляю вас все обдумывать. Действуйте, как посчитаете нужным. Как, кстати, ваша бессонница? «Нервино» пробовали? Превосходнейшее средство! С ним ничто не сравнится! Лично со мной оно сотворило чудеса! Ну, доброй ночи! Доброй ночи!
С той минуты Отис так и эдак крутил в мозгу проект, с перерывом на сон. Чем больше он думал, тем привлекательнее представлялся ему замысел. При мысли о десяти тысячах долларов он чуть кривился, потому что происходил из расчетливой семьи и воспитан был в привычках
Короче, Отису показалось, что любовь проторила себе дорожку. Он с наслаждением отхлебнул чай, а когда слуга-японец принес тосты, подгоревшие с одной стороны, выбранил его мягко и ласково, что, надо надеяться, тронуло восточное сердце и вдохновило его со всем усердием служить лучшему из хозяев.
В половине одиннадцатого Отис, сбросив халат, принялся одеваться для поездки в театр. Всю труппу собирали на репетицию к 11.00. Одевался он в настроении самом солнечном, таком же, как день за окном.
А денек к половине одиннадцатого стал ярким, светлым, какими только и бывают деньки в стране, где весна приходит рано, солнечная и теплая с самого начала. Над счастливым городом сияло синее небо. Суетливо шагали по улицам его жители, радуясь прекрасной погоде. Всюду царили веселье и бодрость, только не на сцене театра «Готэм», где Джонсон Миллер созвал раннюю репетицию, предваряющую генеральную, чтобы подчистить последние огрехи в номере «Я и мое се-ер-дце», который при поддержке мужского хора исполняла в первом акте героиня.
Мрачность на сцене «Готэма» царила и в буквальном смысле — сцена была широкой и глубокой, а освещалась одной-единственной лампочкой, и в фигуральном — номер шел хуже обычного. Миллер, человек по природе крайне эмоциональный и вспыльчивый, впал просто в бешенство из-за неумех из мужского хора. Приблизительно в ту минуту, когда Отис сбросил свой цветастый халат и потянулся за брюками (пестренькими, шерстяными, с красной саржевой ниткой), Миллер расхаживал по мостику между оркестровой ямой и первым рядом партера, размахивая одной рукой, терзая седые кудри — другой, и голос у него звенел взбешенным криком.
— Джентльмены, вы все идиоты! — громко жаловался мистер Миллер. — У вас было целых три недели, чтобы задолбить эти па своими тупыми мозгами, а вы ни одного не делаете правильно! Разбежались по всей сцене! Стоит вам повернуться, как вы налетаете друг на друга! Ну точно увальни из Пенсильвании! Что с вами творится? Вы не выполняете движений, которые я вам показывал! Вытанцовываете черт-те что собственного изобретения! И препаршиво! Не сомневаюсь, вы уверены, будто умеете придумать па поизящнее моих, но мистер Гобл нанял в хореографы меня, так что, уж будьте добры,
Из семи джентльменов, членов мужского ансамбля, шестеро смотрели оскорбленно, с видом добродетельных людей, терпящих напраслину, и, судя по всему, молча взывая к небесам, чтобы те рассудили их по справедливости с мистером Миллером. Седьмой же, длинноногий молодой человек в безупречно сшитом костюме английского покроя, смущенно мялся. Наконец он шагнул к рампе и покаянно заговорил, испытывая угрызения совести:
— Послушайте!..
Мистер Миллер, эта жертва глухоты, жалобного блеяния не расслышал. Резко развернувшись, он возбужденно зашагал по центральному проходу в глубь театра. Его каучуковое тело двигалось конвульсивными рывками. Только развернувшись и отправясь в обратный путь, он разглядел оратора и приготовилея внести свою лепту в беседу,
— Что? — заорал он. — Не слышу!
— Я говорю, это, знаете ли, я виноват,
— Что?
— Только я, так сказать, знаете ли…
— Что? Да говорите вы громче! Что такое?
Мистер Зальцбург, сидевший за пианино и рассеянно наигрывавший мелодию из непоставленной музыкальной комедии, очнулся, поняв, что требуются услуги переводчика. Услужливо встав с табурета, он тихонько, по-крабьи, двинулся к краю ложи у сцены, обнял мистера Миллера за плечи, приложил губы к его левому уху и, набрав побольше воздуха, крикнул:
— Он говорит, это его вин а-а-а!
Мистер Миллер одобрил кивком эти достойные чувства,
— Да я и сам вижу, — заметил он. — Все они даром хлеб едят! Мистер Зальцбург терпеливо вдохнул новую порцию воздуха,
— Этот молодой человек сказал, только он виновен, что танец сбился!
— Скажите ему, в ансамбль я вступил сегодня утром, — подсказал мистеру Зальцбургу молодой человек.
— В ансамбль он вступил сегодня утро-о-ом! Но-во-бра-нец!
Это привело мистера Миллера в полнейшее недоумение.
— Кто, он — голодранец? Ну, знаете!
Побагровев от натуги, мистер Зальцбург сделал последнюю попытку.
— Новичок он! Но-ви-чок! — проорал он, тщательно выговаривая это слово, — Па еще не знает. Сегодня — его первый день. Вот он и не знает па. Потанцует подольше и выучит. — А сейчас пока что не знает!
— Он вам говорит, — любезно подоспел на подмогу молодой человек, — что я не знаю па.
— Да! Не знает па! — взревел мистер Зальцбург.
— Я и сам вижу, ни черта он не знает. Почему? У него было достаточно времени все выучить!
— Он — не-о-фит!
— Такая фамилия?
— Да нет! Он — новичок!
— Ах, новичок?
— Ну да! Я и говорю, новичок.
— Да откуда, дьявол все раздери, вдруг свалился новичок?! — возопил мистер Миллер, до которого внезапно дошел смысл объяснений, вызвав новый приступ бешенства. — Почему же он с остальными не начал? Как я могу ставить танцы, если на меня каждый день невесть откуда сваливаются новички? Кто его взял?
— Кто вас нанял? — повернулся мистер Зальцбург к преступнику.