Том 14. М-р Моллой и другие
Шрифт:
— Что, так и сказали? Тогда бедняга стал жертвой беспочвенной фальсификации. Неужели в подобной обстановке можно задумываться о романе в стиле Джорджа Гиссинга? Я-то всю жизнь считала, что пригороды — это долгие мили двухсемейных халуп, населенных иссохшими женщинами, которые утюжат рубашки своим надрывающимся от кашля мужьям, а те только и делают, что недоумевают по поводу выросшей платы за жилье. Полюбуйтесь-ка, в какие нас хоромы засунули. Райские кущи, и все тут.
— Вы действительно так думаете?
— Ну, скажем, такой летний домик, с двумя птичьими бассейнами, азиатскими ландышами, не говоря уж о репродукции «Гугенота» и фарфоровой вазе с клеймом «Дары Боньор
— Какой еще жеребенок?
— Вы с ним знакомы. Виджен. Вы его и привели в тот раз ко мне. Мыс ним прилепились друг к другу, как два матроса, получивших увольнительную на берег. Раздавили бутылочку, перемыли косточки его дяде Родни и Джонни Шусмиту, и в минуту наступившей слабости я поведала ему о том, что собираюсь написать трущобный роман. Тут он и сказал мне, что если я желаю оказаться в месте, в котором трущоб хватит на сотню великих писателей, то я должна немедленно отправиться в Вэлли Филдс. Если я, дескать, хочу сделать правильный ход, то еще успею заполучить этот «Приусадебный мирок». А я, старая ворона, попросила его позвонить Корнелиусу! И вот торчу теперь на этой фешенебельной дачке, которая одухотворяет меня не больше, чем Лас-Вегас. В таких объемах тоской и безысходностью с успехом можно было заряжаться, не двигаясь со старого места. Лишний раз доказывает, как опасно доверяться этим судейским.
Пока гремели разоблачения, и у Салли открывались глаза на вероломные действия Фредерика Виджена, она успела поперхнуться дважды: в первый раз — как некий пекинес, что подавился косточкой, предназначавшейся гончей собаке, а во второй — как другой уроженец Китая, подавившийся другой, но одинаковой по размеру косточкой. Заглянув в ту бездну зла, дна которой способен достичь рвущийся к добыче мужчина, она оцепенела от ужаса. Не в силах уразуметь, чем вызваны перемены ее лица, Лейла Йорк взглянула на нее недоверчиво.
— А что это вы вдруг зарумянились?
— Я не зарумянилась.
— Ну, что вы! Рдеете, как маков цвет. И к чему бы это? Боже милостивый! — восклик1гула Лейла Йорк. — Теперь мне все ясно. Виджен в вас влюблен, вот он и уговорил меня забраться сюда, чтобы стать вашим соседом и всегда иметь возможность ущипнуть вас через забор. Что ж, отметим характер и природную смекалку! Вообще я бы посулила этому юноше блестящее будущее, если бы не боялась пристукнуть его за то, что он устроил мне эту потеху. Итак, мы совершили важное открытие. Любовь обвила бедного Вид-жена своими божественными путами.
Будь Салли героиней одного из романов Лейлы Йорк, ей бы самое время поскрежетать зубами. Невежество, однако, побудило ее фыркнуть.
— Еще бы не обвила, — с горечью провозгласила она. — Он же не в силах пропустить ни одной девицы.
— Что, правда? — живо переспросила Лейла Йорк. — Мне был знаком один мужчина, в котором я отмечала те же тенденции. Служил счетоводом, а у них, у всех до одного, сердце — как отель «Хилтон». Вы-то воображаете, что они с головой ушли в проверку полугодовых балансовых ведомостей Миггса, Монтэгью и Мэргатройда, оптовых импортеров, а они знай себе кропают блондинкам записочки: «Завтра, в полвторого, на том же месте». Мне бы очень не хотелось, чтобы вы из-за этого расстраивались. Какие пустяки! Если все мужчины — такие, что тут поделаешь?
— Если мужчина — такой, он мне не нужен.
— Вам нужен Виджен, что бы он собой не представлял. Я за вами тут какое-то время по-матерински подглядывала и опознала все до единого симптомы, — застывший, как у лягушачьего чучела, взгляд; движения обмякшие; подпрыгиваете, как летучая форель, когда с вами внезапно заговаривают. Милая деточка, вы с ума по нему сходите, и если в вас есть хоть крупица здравого смысла, расскажите ему все и милуйтесь с ним по гроб жизни. Я в тыщу раз вас старше, дайте я вам кое-что посоветую. Если уж полюбили мужчину, не будьте белорыбицей, не позволяйте ему улизнуть. Я говорю со знанием дела, потому что в свое время совершила именно такой промах, и с той поры только и делаю, что жалею и жалею. Вы были помолвлены?
— Да.
— И расторгли помолвку?
— Да.
— А я была замужем. Это гораздо хуже, дольше потом мучаешься. На больший срок хватает воспоминаний. Ну, а расторгнутая помолвка — это чепуха. Вы за пару минут ее слепите заново, и последуйте моему совету, займитесь этим прямо сейчас. Он где-нибудь у себя в саду, стрижет, скорее всего, лужайки, — чему у них еще здесь принято посвящать воскресное утро? Давайте-ка, дитя мое, не теряйте ни минуты! Пойдите и скажите ему все, что у вас накипело.
— Сейчас-сейчас, — сказала Салли и, сосредоточившись на принятом решении, твердыми шагами вышла из дома. Из ноздрей ее несколько раз полыхнуло нежное пламя.
Стоило ей появиться в саду, как сразу же выяснилось, что стрижкой газона Фредди себя не утруждает. Он посиживал в тени единственного выросшего при усадьбе дерева и читал воскресную газету, любезно доставленную ему мистером Корнелиусом. Оказавшись вблизи ограды, Салли замешкалась. Предстояло решить, каким именно образом привлечь к себе внимание. В «приветике» маловато самоуважения. Те же минусы сказывались и в «динь-динь». Что касается «Фредди!», то это уж чересчур по-дружески. Стоит ли говорить, что с наибольшим удовольствием она бы метнула в него какой-нибудь кирпичик, но и с кирпичиками на территории «Приусадебного мирка» было совсем не густо. Она уговорила себя произнести «Доброе утро!», причем таким голосом, что целительный уровень температуры погожего летнего денька сразу же сполз вниз на несколько градусов. Фредди заерзал на месте и поднял на нее глаза, а подняв глаза, на мгновение застыл, являя собой прекрасного, чуть завороженного юношу, одетого во фланелевую рубашку и курточку крикетной сборной Итона, которого перенесенное потрясение на миг лишило дара речи. Затем, взмыв вверх в акробатическом прыжке, он приземлился у самой ограды.
— Салли! — чуть не задохнулся он. — Это — правда ты?
— Да, — отвечала Салли, и температура вновь отчетливо понизилась. Улитка, которой случилось оказаться вблизи описываемых событий, попятилась обратно в раковину, придя к заключению, что морозец, пусть и легкий, — не лучшее время для прогулок. Будь у нее на спине лопатки, их бы надолго свело холодом.
— Да ведь это самое сверхъестественное событие за всю историю, — сказал Фредди. — В зобу спирает. Как зовутся эти хреновины, которые бродят по пустыням? Нет, не Иностранные легионы. Миражи, вот как. Когда я поднял глаза и увидел, что это — ты, я решил, что передо мной мираж.
— Да?
— Ну конечно! Не каждый день бывает, что вот так поднимешь глаза, — глядь, а это ты стоишь. И… как бы лучше выразиться… спирает в зобу.
— Да?
Реплика эта, если ваша возлюбленная подает ее рассеянно и бесстрастно, может доставить известное беспокойство, даже если вы неустрашимы, как лев. Фредди, от природы одаренный наглостью армейского мула, был немного обескуражен. Впрочем, отступать ему не хотелось.
— Уж не хочешь ли ты сказать, что решила поселиться в «Приусадебном мирке»?