Том 14. М-р Моллой и другие
Шрифт:
— Ну, Шусмит вовсю шипит и тужится.
— Я ведь помню его. Нам как-то раз было очень хорошо вдвоем.
— Вы это серьезно?!
— Конечно. Мы с ним целовались под кустиком рододендрона.
Фредди вздрогнул.
— Это с кем, с Шусмитом?
— Да.
— Вы сейчас говорите о Шусмите из «Шусмита, Шусмита, Шусмита и Шусмита», что в Линкольнз Инн Филдс?
— Именно так.
— Ну, знаете! Это нечто уникальное!
— Да что вы, он в свое время был сущим дьяволом! А сейчас — взгляните на него. Весь усох, как копченая селедка, и Елену-то Троянскую не поцелует, даже если преподнести ее спящей в кресле и повесить сверху веточку омелы. [9]
9
…не поцелует, даже если… повесить сверху веточку омелы — по устоявшейся традиции, оказавшись на Рождество под побегами омелы — кустарника-паразита, растущего на дубе, — англичанин и англичанка могут требовать друг у друга права на поцелуй.
— Около шести месяцев.
— И пока еще не усохли.
— Нет.
— Ну что ж, постарайтесь так держать. Проявляйте неусыпную бдительность. Кстати об осушении, может быть, с дорожки не помешает? Не желаете ли чего-нибудь влажненького?
— Я бы с удовольствием.
— У меня, правда, и нет ничего, вот разве что виски, бренди, джин, херес, портвейн, «Кюрасао» и шампанское. Только налейте себе сами. Там, в углу, в холодильнике.
— О, благодарю. А вы — как?
— Ну, вероятно, да. Какой-то я в последнее время стала хрупкой и слабонервной. Откройте-ка бутылочку шампанского.
— Замечательно, — сказал Фредди, откупоривая бутылку. — Хрупкой и слабонервной?
— Мне есть над чем поломать голову, Виджен, — сказала мисс Йорк. — Я — женщина на перепутье. Вам приходилось читать мою писанину?
— Ну… э-ээ… так, две-три вещи…
— Не нужно оправдываться. Нельзя же читать все на свете. Вам хватает под завязку этих кафок с прустами. Так вот, к вашему сведению, писанина моя — приторная лабуда. Мечта сладкоежки.
— Вы серьезно?
— Чистейшая патока. Вы можете меня назвать сентиментальной?
— С первой подачи — нет.
— И правильно. Вас привел сюда дворецкий?
— Меня проводила ваша секретарша, мисс Фостер. Мы встретились с ней в поезде. Мы… э-э-э… немного знакомы.
— Ах, ну да, припоминаю, это Салли мне о вас доложила! Все равно, вам стоит познакомиться с моим дворецким. Это самый спесивый субъект на свете. Под его взорами чахли самые матерые редакторы. И однако этот человек, этот надменнейший из смертных, обмякает, как копирка, если я на него ощетинюсь. Вот какая я женщина, когда не держу в руках перо, но дайте, дайте мне шариковую ручку, и куда все это девается? Не думайте, что шампанское достанется вам одному.
— Виноват!
— И не разбрызгивайте его. По капле, знаете, и море собирается.
— Прекрасное вино.
— Да, бражка превосходная. Так вот, Джонни Шусмиту нужно понять, что он не какое-нибудь там ископаемое из гробницы Тутанхамона. На чем я остановилась?
— Вы спрашивали, куда все девается.
— Когда именно?
— Когда вам дают шариковую ручку.
— О, да! Как только мои пальцы сжимают ее, Виджен, я сию же минуту перевоплощаюсь. Я погружаюсь в такую густую, липкую, вязкую кашицу, что вы, с вашим невинным воображеньицем, просто не сможете мне поверить. Я пишу о стойких, закаленных духом мужчинах, которые, однако, умеют быть, ах-ах, такими нежными-нежными, и о девицах с большими серыми глазами и волосами цвета зрелой пшеницы, которые из-за вечных недоразумений постоянно оказываются в Африке. Это мужчины. Девицы остаются дома и выскакивают замуж за каких-то шутов гороховых. Но наступает счастливый конец. Шуты ломают себе шею на охоте, мужчины возвращаются домой в последней главе, встречают женщин в неясном полумраке, а вокруг благоухают цветы Англии, и птички в аллеях, обсаженных кустарником, неумолчно заливаются своей бесконечной песней. Как вспомню, меня аж всю колотит.
— Звучит, по-моему, не так и плохо. Я бы не возражал встретиться с девушкой в неясном полумраке.
— Ну-ну, Виджен, с вашей стороны очень мило, что вы пытаетесь меня подбодрить, но если я чувствую у себя на языке сгусток патоки, значит, он существует. Или «она существует»? А критики, те называют мою лабуду ахинеей.
— Не может быть!
— Очень даже может. Так они и делают.
— Чудовищно!
— Это и правда ахинея. Но я не хочу, чтобы у меня до конца жизни зудела под ухом стайка щелкоперов. По горло сыта всеми субъектами, которые сочиняют на меня пародии и надеются при этом, что покрывают с головы до пят слоем, скажем так, бисквита. Чаша моя полна, Виджен. Догадайтесь, что я собираюсь делать. Я собираюсь написать такой роман, что у них у всех глазища повыкатываются. Что называется, значительный, или, если хотите — этапный. Поддерживайте циркуляцию шампанского, а то оно начнет свертываться.
— А у вас получится?
— Что именно?
— Значительный роман?
— Конечно, получится. Все, что требуется — это сварганить сюжетец и напичкать его неисчислимыми страданиями. С этим-то я запросто справлюсь, мне бы только начать. Огорчает одно: до тех пор, пока я торчу в Клэйнз Холле, начать я не в состоянии. Здесь не та атмосфера. Дворецкие, рвы какие-то, всякая мишура перед глазами. Я должна оказаться в каком-нибудь месте, где еще сохранилось первозданное убожество.
— Именно так мне и сказала Салли Фостер.
— Да что вы? Она замечательная девушка. Ей нужно за кого-нибудь выйти замуж. Может быть, это случится довольно скоро. Мне кажется, она влюблена.
— Вы так думаете?
— Да, у меня такое чувство, что есть у нее человек, по которому она вздыхает глубже, чем положено при обычной дружбе. Ну что ж, коли так, желаю ей счастья. Любовь — это здорово. Говорят, и светилами она движет. Не знаю, насколько это верно. И на сколько раз осталось в этой бутылке.
— Самая капля.
— Разливайте. О чем у нас шла речь?
— Вы собираетесь поселиться в месте, где вас будет окружать первозданное убожество.
— Да-да, верно. Я-то думала, что сумею раскачаться и здесь, если начну разгуливать по местным пабам, а крестьянство будет изливать мне душу. Благоглупости в духе Томаса Харди. [10] Куда там! К концу недели мне удалось обнаружить, что эти честные труженики считают дни до начала футбольного сезона, чтобы заново расписать свои пульки. Рехнуться можно. Бедные женщины! Что вы на меня уставились, как слабоумная овечка?
10
Томас Харди (1840–1928) — английский романист и поэт.
— Кто, я?
— Да, вы.
— Виноват. Дело в том, что когда Салли Фостер сообщила, что вы задумали, мне в голову пришла идея. Кажется, у меня имеется для вас местечко что надо. «Приусадебный мирок», Вэлли Филдс.
— Где это?
— Под самым Лондоном. Сомневаюсь, чтобы вам удалось найти себе более угрюмое окружение. Человек, который живет в соседнем от меня доме, разводит кроликов.
— А, так вы живете в Вэлли Филдс!
— Да. А «Приусадебный мирок» находится от меня по другую сторону. Он полностью меблирован и сейчас как раз никем не занят. Завтра можете туда переехать. Хотите, я договорюсь о вас с поклонником кроликов? Он — агент по недвижимости.