Том 14. М-р Моллой и другие
Шрифт:
— Нет, не верю. Ты, знаешь, чем-то похож на леопарда.
— На леопарда как такового я совершенно не похож. Возможно, ты имела в виду какую-то конкретную особь?
— Ту самую, которая не умеет менять окраску. [8]
— Совсем не остроумно. Даже грубо.
— Прости, я нечаянно. Ну так, мы идем?
— Пожалуйста, как хочешь.
Они вышли на Главную улицу Луз Чиппингс, «числен, насел.» которого, как уведомляет нас путеводитель, четыре тысячи девятьсот шестнадцать человек, из коих Фредди за время пути обвел безрадостным взором самое меньшее двести четыре. Тем же глубоким и безрадостным взором он обвел бы и оставшиеся четыре тысячи семьсот двенадцать, попадись они ему на глаза, ибо состояние у него было прескверное. Вот он идет по этому городку, бок о бок с ним движется Салли, но идут они так, словно их разделяют десятки миль. Отчуждение, вот как это называется. Она стала далекой и чужой. Ни малейшего следа прежней Салли, Салли тех времен, когда они льнули друг к другу, как обои к стенке! А сейчас, хорошенькое дело, она вообще не обнаруживает интереса к его персоне, как будто ее провожает докучливый родственник. После того как они ступили на Главную улицу, она не проронила ни слова, если не считать краткого упоминания о статуе, воздвигнутой на Рыночной площади покойному мировому судье Энтони Бриггсу, многие годы представлявшему в парламенте интересы местного избирательного округа, и желчный рассудок подсказал Фредди, что среди всех монументов толстобрюхим слугам народа в мешковатых брюках ничего более омерзительного еще не ставили.
8
Леопард, который не умеет менять окраску — см. Иер. 13: 23 (в синод, переводе — «барс»).
Разговор так и не начал клеиться, когда, выйдя за пределы Луз Чиппингс и его «насел.», они прошествовали по усыпанной листьями аллее к массивным железным воротам, за которыми открывался вид на тенистую тропинку, бегущую к размазанным в солнечных лучах очертаниям тюдоровского особняка.
— Вот мы и пришли, — сказала Салли. — Красивое место, да?
— Ничего, на тройку потянет, — ответил Фредди, не утратив печали.
— А вокруг него — ров с водой.
— Что, правда?
— И чудесный сад.
— Вот как? Да, эта Лейла ни в чем себе не отказывает. Ну, она может себе позволить. Пуфик говорит, она своим перышком деньжат на старость сколотила. У него крупная доля в фирме, которая издает ее дребедень.
— Знаю. Он на днях приезжал. Ты с ним видишься?
— В общем, да. Обедать он, как правило, ходит в «Трутни». У его жены не так давно свистнули драгоценности.
— Да, я читала в газете. Они очень дорогие?
— Думаю, стоят не одну тысячу. Так, по крайней мере, мне показалось.
— Ты их видел?
— Я раза два обедал у Пуфиков, и она каждый раз их нацепляла. Сверкала, как люстра.
— Им не удалось их вернуть?
— Нет.
— Жалко.
— Да.
— Наверное, она очень расстроилась.
— Очень может быть.
У Салли ныло сердце. Как-то все мелко, натянуто, словно они впервые повстречались друг с другом и пытаются завязать беседу! Да, в этом повинна она сама, но девушка не должна терять здравый смысл. Если бы она махнула на все рукой, чем бы закончилась эта история? Занимать бы ей свое место где-то в конце той линии от Пиккадилли до Гайд-парка. В постановках, где блистает Фредерик Виджен, твердила она себе, нет главных женских ролей, одна лишь безликая массовка.
Когда они пошли по тропе, ведущей к дому, она заставила себя возобновить общение.
— Где ты сейчас живешь? На старой квартире?
Его лицо, и без того суровое, сделалось мрачнее тучи.
— Нет, я не могу себе этого позволить. Мой дядя перестал выплачивать мне содержание, и я переехал в пригород. Снимаем дом на двоих с Джорджем, моим кузеном. Ты его помнишь?
— Смутно.
— Здоровущий кабан с рыжей щетиной. Выступал за Оксфорд в супертяжелом весе. Теперь — один из местных фараонов.
— Он пошел работать в полицию?
— Да. Говорит, что это благодать Божья по сравнению с тем, как устроился я. Все лучше, чем целый день ковыряться в офисе.
— Как?! Ты устроился на работу?!
— Да уж… в адвокатскую контору. Через несколько дней после нашей… после того, как я последний раз тебя видел, дядя Родни сдуру ткнул меня в фирму «Шусмит, Шусмит, Шусмит и Шусмит», Линкольнз Инн Филдс.
Преисполненная решимости держаться здравого смысла, Салли рассчитывала, что на время этого мучительного свидания сможет подавить в себе любые всплески человеколюбия, однако при последних словах жалобный возглас вырвался из ее груди раньше, чем она спохватилась.
— Ой, Фредди! Что, серьезно?
— Да, так он решил. Сдал меня в лапы своему адвокату.
— И ты должен терпеть эту работу!
— Я испытываю к ней невыразимое отвращение.
— Что же ты делаешь?
— Я там на побегушках, вроде этого типа, из песни «Старик-река».
— Тяни-толкай?
— Хватай-беги. Именно. Сегодня, например, старик Шусмит дал мне несколько документов, которые я должен отвезти Лейле Йорк. Почему он не мог их всунуть в почтовый конверт, навечно останется между ним и его богом, если у него таковой имеется. Завтра он заставит меня скакать по лестнице с кофейным подносом, а послезавтра выставит из конторы. Я тебе честно скажу, когда я вижу, каким приходит Джордж домой после своего дежурства — пачка сияет, весь розовый, после здоровой прогулки на свежем воздухе, а сам я — бледный и зеленый, потому что восемь часов провел в душном офисе, я ему завидую и жалею, что мне не хватило ума пойти в легавые.
— Как вы умудряетесь жить вдвоем? Кто за вами смотрит? Может, хоть кухарка у вас есть?
Фредди отрывисто засмеялся.
— Кухарка?! Да наше жалованье — ниже уровня жизни! Нет, поварихи у нас пока нет. Нет и дворецкого, и первого лакея, и второго, и главной горничной, равно как и второстепенной, нету и конюха. Стряпней занимается Джордж, и результаты более или менее несъедобны. Но я тебе, наверное, уже надоел со своими бедами.
— Ой, Фредди, что ты!
— Значит, скоро надоем, если буду продолжать в том же духе. Ну что ж, меняем тему! Как вы ладите с Лейлой Йорк?
— Ой, замечательно! Она просто класс.
— В каком отношении?
— Во всех.
— Но только не в литературном. Ты должна признать, что гонит она чистый порожняк.
— Уже нет.
— Что значит — «уже нет»?
— Она решила больше не писать эти свои сентиментальные штуки.
— Ты что, смеешься? Значит, с лажей покончено?
— Вроде бы — да.
— Но ведь она идет нарасхват, как горячие пирожки.
— Я знаю.
— Тогда в чем дело? Что она задумала? Уйти на покой?
— Нет, она собирается написать такой могучий, крутой роман… ну, знаешь, о самом дне общества.
— Не было печали, черти накачали! Корнелиуса удар хватит.
— А кто это?
— Один знакомый дяденька. Читает все, что она пишет.
— Интересно, прочитает ли он следующую книгу.
— И как, продвигается?
— Пока она не может ее начать. На ее взгляд, тут обстановка не очень подходящая. Никак не войти в нужное настроение. Хочет переехать в какое-нибудь место, где можно впитать тоскливую атмосферу. Что с тобой?