Том 14. М-р Моллой и другие
Шрифт:
— Случилось?
— Ты что-то затихла.
— Так, думала.
— О чем?
Некоторое время казалось, будто она что-то решает, будто обсуждает сама с собой, не лучше ли ей сохранять молчание.
— Мыльный, я хочу тебе кое-что сообщить.
— Слушаю.
— Я не собиралась рассказывать до твоего дня рождения…
— А в чем дело?
— Приятные новости. Будешь плясать и кувыркаться. Мыльный не спускал с нее глаз. Нельзя сказать, что он был испуган, но неловкость испытывал заметную. Не относясь к страстным книгочеям, он порой
— Подгузники?
— Что-что?
Он затушил сигару.
— Ты вяжешь подгузники?
— Так ты подумал?..
— Ну конечно.
Долли взорвалась ликующими раскатами хохота.
— Мама родная! Да ты что!
— У тебя будет?.. У нас?..
— Милое дитя, которое целый день топает по дому? Нет уж. Никто не топнет, никто не стукнет!
Мыльный издал глубокий вздох. Чадолюбивым мужем он не был, и сейчас с души его свалилось непомерное бремя.
— Вот ведь нечистая сила, а то я уже перепугался! — сказал он, обтирая свой прекрасный лоб носовым платком.
Долли умирала со смеху.
— Нет-нет, расслабься! Разве что немного погодя…
— Да, немного погодя, — согласился Мыльный, — погодя определенное время. А тогда о чем ты задумалась?
— Не знаю, все-таки мне следовало приберечь это до твоего дня рождения… Ну да ладно. Слушай меня, Мыльный. Ты помнишь, как я пару месяцев назад сказала, что собираюсь погостить недельку-другую в деревне?
— Конечно.
— Ну так вот, никакую недельку я в деревне не гостила. Знаешь, чем я на самом деле занималась?
— Чем?
— Устроилась горничной к одной даме. По фамилии Проссер.
Мыльный подпрыгнул на стуле и уставился на нее, не моргая. То было молниеносное озарение. Помимо углубленного чтения бульварных романов, он регулярно проглядывал ежедневные газеты, и помещенная на первых полосах история о тяжелой утрате миссис Проссер не ускользнула от его внимания. На Шекспирово чело высыпали влажные бисерины. От волнения он опрокинул кофейную чашку.
— Солнышко мое! Но ведь ты, наверное, не… Ты ведь не… То есть, ты не… это…
— Во-от-вот-вот. Именно это. Увела у нее погремушки. Мыльный Моллой оказался на высоте. При мысли о том, что его собственные свершения, о коих совсем недавно он с такой гордостью распелся, триумфом супруги сведены до бури в стакане воды, сердце его не испытало ни зависти, ни досады. Всепроникающее благоговение, вот во что обратились все его чувства. Он взирал на нее с набожным умилением, не в силах уразуметь, за какие заслуги его одарили такой женой.
— Что, все-все до единой?
— Именно.
— Да ведь на них можно шар земной купить!
— Не пара тугриков. Вот так. Теперь усекаешь, почему я не хотела встречаться с Проссером?
— Почему ты раньше не сказала?
— Я же объяснила. Приберегала к твоему юбилею. Мистер Моллой задохнулся от обожания.
— Солнышко, таких, как ты, нет на всем белом свете.
— Я знала, что ты обрадуешься.
— Готов плясать на ушах. А где эти погремушки?
— Ну, они спокойно лежат в одном укромном месте, — Долли осмотрелась вокруг. — Кажется, уже все ушли. Давай начнем двигаться, пока нас отсюда не вытурили.
— Чем ты сейчас хочешь заняться?
— Может быть, не мешало бы заглянуть в «Селфридж»?
— Давай не будем, цыпочка.
— Мне позарез нужны новые чулки.
— Только не сегодня. Послушай, что я предлагаю, — давай мы с тобой отправимся в «Баррибо» и… чуть-чуть передохнем. Придумаем, чем заняться.
— Где? В холле?
— В моем номере.
— В твоем — как ты сказал?
— Я там снял номер. Тебе понравится. Так уж получилось… Что с тобой, цыпочка? Почему у тебя такое лицо?
В голосе его звучала тревога, ибо взгляд жены, полный ужаса и бессилия, подсказал было ему, что креветки, камбала, курица и шедшее за ними следом французское пирожное поставили неразрешимые вопросы перед пищеварением, ослабленным тюремным пайком. Диагноз, однако, не подтвердился. Беспокойство Долли не было вызвано внутренними причинами.
— Мыльный! Неужто ты хочешь сообщить мне, что съехал из «Приусадебного мирка»?
— Ну да, конечно. Я не говорю, что сумел подняться так, как ты, но все равно я поднялся вполне прилично, а если ты вполне прилично поднимаешься, то тебе уже не пристало мотаться по пригородам. Хочется чуть-чуть шику.
— О-оо, Господи!
— Что такое? В чем дело, ластонька?
Лицо у Долли скрутилось на сторону, словно она только что проглотила какой-то кислый продукт.
— Я скажу тебе, в чем дело, — проговорила она, испытывая, судя по всему, некоторые затруднения при артикуляции. — Эти погремушки — в «Приусадебном мирке».
— Что-о?!
— Лежат на шифоньере в нашей спальной комнате, вот что.
Мыльному стало понятно, почему у его цыпочки, как он выразился бы, такое лицо. Такое лицо было теперь и у него самого.
— Лежат на шифоньере? — слабо прокурлыкал он.
— Я считала, что это самое надежное место. Так-то вот, начальничек, и никак к ним не подобраться, потому что к этому времени туда уже кто-то вселился.
— Быть того не может!
— А я бы не удивилась. Этот дед с белоусиками, ну, Корнелиус, рассказывал мне, что такие дома больше одного-двух дней без жильцов не простаивают. Слушай, иди-ка, позвони ему.
— Корнелиусу?
— Н-нну! Спроси, какая погода.
Мистер Моллой вскочил с места так, словно кто-то вонзил шило в сиденье его стула, и быстрыми шагами удалился из помещения.