Том 15. Сестра милосердная
Шрифт:
Мохнатые огромные сосны, уходя в небо, особенно рельефно выделялись зелеными пушистыми ветвями на светлом фоне. Молодая едва освободившаяся от снега травка уже мягко зеленела по краям дороги. Но там, подальше, в глубине леса, лежали еще набухшие, грязные полосы снега. Где-то вдали уже шумели по-весеннему озера. Величаво и сумрачно высились холмы. Таратайка то ныряла в ложбины, то поднимались по извивающейся дороге. Алексей Алексеевич заботливо накинул на плечи своей спутницы теплую меховую пелерину.
— Удобно ли вам? — спросил он Иру.
Девушка едва нашла в себе силы ответить ему что-то. Туманные грезы сковали ее.
Скоро сладкое забытье охватило Иру, и она медленно погрузилась в дремоту.
— Приехали! Ирина Аркадьевна, пожалуйте.
— Что Святослав Алексеевич? Как здоровье? — с плохо скрытою тревогою в голосе обратился Сорин к отворившему калитку человеку.
Человека звали Степаном: он принял у чухонца пожитки барышни и, сунув чемодан другому слуге, кинулся к таратайке, где находились картонки, пакеты и корзины хозяина.
— А мы, барин, нынче вас и не ждали. Святослав Алексеевич почивают… Они, слава тебе Господи, всё время хорошо себя чувствовали. Только скучали малость… Господин Магнецов и то жаловались на барчонка… Сладу, сказывали, нет. Тосковали, капризничали, попашеньку дожидались, — самым обстоятельным образом докладывал словоохотливый Степан. Другой человек, Ефим, служивший кучером, дворником и сторожем на мызе, угрюмого вида человек, молча принял пожитки и понес их в дом.
Солнце играло на стеклах небольшого двухэтажного здания, построенного по образцу норвежских домиков. Он стоял в саду. Вокруг домика росли сосны и пихты… Серые зыбучие финские пески ревниво охраняли сад от малейшего признака зеленой травки… Песчаные неровные дорожки, волнообразно убегали куда-то под густые шатры хвойных деревьев.
Какой-то рокочущий шум долетел до Иры, пока она входила в сени своего нового жилища.
— Это озеро наше шумит, не извольте беспокоиться, барышня, — сказал Степан, указывающий ей дорогу в ее комнату.
Через ряд небольших, но чрезвычайно чистых и уютно обставленных стильной норвежской мебелью комнат Ира прошла к себе. Ее горница находилась в нижнем этаже дома. В верхнем жили сам хозяин с сыном, прислуга и доктор, неотлучно находившийся при ребенке. Внизу же была столовая, гостиная, кухня и ее, Иры, угловая комната, выходившая огромным окном в сад. Эта комната с чистой узкой постелью, с зеркальным карельского дерева белым шкапом, письменным столиком и широким креслом-кушеткой сразу понравилась ей. Выкрашенная масляной краской, чуть сумрачная от сосен, росших по соседству, просторная, чистенькая и уютная горница невольно располагала к занятиям здесь, под ее гостеприимным кровом. Чья-то благодетельная рука позаботилась и об удобствах Иры. В новеньком умывальнике была налита студеная вода. На письменном столе расставлены принадлежности для письма. На полках, прибитых на стене, прижимались друг к другу томики классиков: Пушкина, Лермонтова, Гоголя.
Белоснежное полотенце, покрывало и подушки на кровати сверкали безупречной чистотой. Едва успев налюбоваться всем этим, Ира услышала стук в дверь. Вошел Степан.
— Барин просит вас закусить с дороги. Барчонок спят, почивают крепким сном. До завтрака не придется вам с ним познакомиться. А закусить пожалуйте, барышня.
— Спасибо, Степан. Поблагодарите Алексея Алексеевича, но есть я не хочу. Скажите, что не до еды, спать хочется.
— Доброго сна, барышня, — отвечал Степан.
< image l:href="#"/>Глава 9
Ира спала долго. Она не проснулась даже тогда, когда, чуть слышно, скрипнув дверью, зашла в комнату плосколицая, рыхлая, старая чухонка Анна-Мария, служившая одновременно и кухаркой и горничной на мызе Сорина.
— Тавай, ремя тавать, голюбуська, — произнесла она. "Вот и привезли новую гувернантку барчонку, — думала Анна-Мария, — а долго ли поживет такая молоденькая да красивая здесь, без людей, один Господь знает. Приезжали сюда служить и не такие молоденькие, много постарше, да и то больше месяца не оставались. Шутка ли, кругом на 15 верст ни одной живой души. Ни соседей, ни деревни, даже. Одной ей, старой Анне-Марии, нипочем это, она родилась и выросла на этой мызе, в здешней глуши. Ее покойный муж был управителем и сторожем у прежних хозяев. И она, Анна-Мария, перешла вместе с мызой от старого хозяина к новому, купившему это гнездо. Она умеет чисто и вкусно готовить, убирать комнаты, и не мудрено, что ей удалось угодить новому владельцу. Для черной работы здесь держат работницу Иду, тоже финку, которая ходит за коровами. Остальную трудную работу выполняют мужчины. Анна-Мария уже год со дня приезда сюда новых хозяев служит им. Водворение Сориных на мызе совпало со днем смерти ее мужа, старика Адама. Теперь его обязанности поделили между собою Степан с Ефимом. Анна же знает одно комнатное и кухонное хозяйство. Она любит эту мызу, где родилась, выросла и вышла замуж за своего Адама. Любит это угрюмое, одинокое, печальное гнездо, затерянное среди песков и вечнозеленых сосен. Она привыкла и к одиночеству, и к неумолчному плеску большого холодного озера. Никуда не тянет старую одинокую женщину. А все же порою в долгие зимние вечера взгрустнется бывало и ей: вспоминается умерший муж, вышедшие в далекую сторону замуж дочери. И перемолвиться о них не с кем. Барин Алексей Алексеевич Сорин дни и ночи просиживает у себя в кабинете, что-то пишет, что-то читает. Славушка лежит целыми днями, а по вечерам со Степаном, которого очень любит, возится в зале. Приезжие наставницы, сменявшие одна другую, и вовсе не нравились Анне-Марии. Они ни слова не говорили по-фински, она очень плохо объясняется по-русски. Да и важные они были, барышни… А эта как будто на них и не похожа вовсе".
Размышляя таким образом, Анна-Мария склоняется над Ирой и пристально разглядывает лицо спящей.
— Тавай, тавай, миляя!..
Неожиданно Ира поднимается и садится на постели.
— Который час? Уже поздно? А вы, верно, Анна-Мария, про которую мне рассказывал господин Сорин? — задает она вопрос старухе и крепко сжимает мозолистые загрубевшие в работе руки Анны-Марии. Старуха, непривычная к такому отношению со стороны приезжих гувернанток, улыбается во всю ширь своего плоского лица и кивает головою.
— Добро позяловать! Бог помоць! — коверкая слова, говорит она.
Солнце стояло высоко в небе, когда Ира вышла в столовую. Тот же вездесущий Степан хлопочет возле самовара на хозяйском месте. На нем красная сатиновая рубаха с ременным поясом и высокие сапоги. А в большом и удобном кресле Ира видит ребенка с распущенными по плечам льняными локонами и черными глазами, похожими на спелые черные вишни, обрызганные росой.
На нем надет тот самый голубой воздушный капот-матинэ с белым кружевным воротом, который она несколько дней тому назад продавала Сорину в магазине дамских нарядов.
— Да ведь это Славушка! — говорит Ира.
Он приподнялся с кресла… Одет он был в длинные матросские штаны и желтые ботинки.
— Славушка! — повторила Ира и радостно протянула навстречу мальчику обе руки.
— Да, я — Славушка Сорин, а вы Ирина Аркадьевна, моя новая наставница? — спросил он тоном вполне взрослого человека. Ира молча кивнула. "Боже мой, помоги мне раздуть огонек жизни, слабо теплящийся в нем", — мысленно вознесла свою мольбу к небу девушка, в то время как ее энергичные маленькие руки крепким пожатием приветствовали мальчика.