Том 2. Аскетические опыты. Часть II
Шрифт:
Величественно изображено в Евангелии от Матфея Второе, славное Пришествие Господа, нелицеприятный и Страшный Суд Его над племенами и народами. Эта необыкновенная картина, представленная с необыкновенною простотою и ясностию, невольно оживляется пред взорами ума, поражает сердце страхом. Созерцая эту картину, можно изобразить состояние, в которое она приводит душу, словами Иова: Ужас же мя срете и трепет, и зело кости моя стрясе; устрашишася же ми власи и плоти [107]. При наступлении Суда для изгнанников с неба страна изгнания и клятвы — земля — запылает, а небо свиется, как свивается одежда [108]. Мертвецы всех времен и народов, возбужденные животворящею трубою — Словом Божиим, — восстанут из гробов и составят из себя необозримое и неисчислимое собрание [109]. Полки и воинства святых Ангелов придут на страшное зрелище, на великое служение. И ангелы отверженные предстанут на Суд. Сын Божий воссядет на Престоле Славы, славы страшной по необъятному величию ее. Все разумные создания потрясутся от страха, увидев Создателя своего, вызвавшего их в бытие из ничтожества единым всемогущим Словом. Они будут предстоять пред Тем Словом, для Которого нет невозможного исполнения. Они будут предстоять пред Тою Жизнию, при Которой, вне Ее, не может быть иной жизни. Справедливо сказали Отцы, что в это грозное время вся тварь, если бы она не была удержана всемогуществом Божиим и предоставлена самой себе, обратилась бы в ничтожество [110]. Праведники, увидев лицом к лицу Правду совершенную, сочтут свою правду не имеющей никакого значения, а грешники — оправданием, чуждым евангельского разума, осудят себя. Решится участь всех на вечность. Прежде наступления этого Суда Божественный Апостол сознается, что он не может оправдаться, хотя и не знает за собою никакого греха, потому что Судия его — Бог [111]. Все святые, во время земного странствования своего, часто приходят воспоминанием и размышлением благочестивым на Страшный Суд Христов, — благовременным, спасительным страхом ограждают себя от страха, который возбудится в погибших отчаянием; благовременным осуждением себя они стараются благовременно снискать оправдание, плачем отвратить плач. Братия! нужно, необходимо нам, немощным и грешным, частое воспоминание Второго Пришествия и Страшного Суда Христова: такое воспоминание есть благонадежнейшее приуготовление. Страшен тот Суд, который ожидает всех человеков после общего воскресения, страшен и тот суд, который ожидает каждого человека после его смерти. Последствия того и другого суда или вожделенны, или бедственны. Если земные суды, на которых дело идет об одном
Нужно ли предупреждать, что учение всех святых Отцов Православной Церкви о страхе Божием согласно с учением Священного Писания, когда учение Священного Писания служит источником для учения Отцов, когда обоих этих, учений источник один — Святой Дух? «Страх Божий есть начало добродетели, — говорит святой Исаак Сирский. — Утверждают, что он — порождение веры, и насевается в сердце, когда ум устранится от попечений мира сего для собрания скитающихся помышлений своих из рассеянности в непрестанное изучение будущего возустроения… Умудрись положить в основание путешествия твоего страх Божий — и в немногие дни окажешься при вратах Царствия, не понуждавшись в продолжительном пути» [113]. Между наставлениями преподобного Пимена Великого читаем следующие: «Мы нуждаемся в смиренномудрии и страхе Божием столько же, сколько в дыхании. Три главных делания инока: бояться Бога, молиться Богу и делать добро ближнему. Когда пчелы будут прогнаны дымом из улья, тогда взимается сладостный труд их: так и плотское наслаждение изгоняет страх Божий из души и губит все благое дело ее. Начало и конец духовного пути — страх Господень. Писание говорит: Начало премудрости страх Господень [114]. И опять, когда Авраам устроил алтарь, Господь сказал ему: Ныне бо познах, яко боишися ты Бога [115]. На вопрос брата, кто говорит: Причастник Аз есмь всем боящимся Тебе [116], — Великий отвечал: «Дух Святой говорит это о Себе». Также он передавал изречение святого Антония Великого о преподобном Памве, что при посредстве страха Божия Памва соделал себя обителию Святого Духа» [117]. «Начало нашего спасения, — говорит преподобный Кассиан Римлянин, — есть страх Господень. Им доставляется и начало обращения, и очищение от страстей, и хранение добродетелей в тех, которые наставляются на путь совершенства. Он, когда проникнет в сердце человеческое, рождает в нем презрение ко всему вещественному, забвение родственников и ненависть к самому миру» [118]. В этом же Слове, объясняя заповедание Господа: Иже не приимет креста своего и вслед Мене грядет, несть Мене достоин [119], — преподобный Кассиан рассуждает так: «Крест наш есть страх Господень. Как распятый уже не может обращать или двигать членов по желанию души своей, так и мы должны направлять волю и желания наши не сообразно тому, что нам приятно и увеселяет нас в настоящее время, но сообразно Закону Господа, к чему он повелевает. Как пригвожденный к древу крестному уже не любуется настоящим, не помышляет о своих пристрастиях: он не развлекается заботами и попечениями о завтрашнем дне; в нем не действует никакое пожелание к приобретению имущества; он не воспламеняется никакою гордостию, никакою сварливостию; не скорбит о настоящих бесчестиях, о прошедших уже не помнит; хотя он еще дышит в теле, но считает себя по всем отношениям уже умершим, устремляя сердечные взоры туда, куда он не сомневается переселиться, — так и нам должно быть распятыми страхом Господним ко всему этому, то есть нам должно быть мертвыми не только к плотским страстям, но и к самим началам их, иметь очи души устремленными туда, переселения куда ежеминутно должны надеяться. Таким образом мы можем стяжать умерщвление всех наших похотений и плотских пристрастий» [120]. Легко можно усмотреть, что описываемое здесь преподобным Кассианом распятие на кресте страха Божия есть называемое Исааком Сирским деяние, состоящее, по выражению Апостола, в распятии плоти со страстьми и похотьми [121], составляющее первую половину духовного пути, ведущего христианина к предназначенному ему совершенству.
Священное Писание, научающее нас, что страх Господень чист, пребываяй в век века [122], говорит также, что страха несть в любви, но совершенна любы вон изгоняет страх, яко страх муку имать: бояйся же не совершися в любви [123]. Это представляющееся при поверхностном взгляде разногласие святые Отцы объясняют так: «Два страха: один — вводительный, другой — совершенный; один свойствен начинающим, так сказать, благочествовать, другой составляет принадлежность совершенных Святых, достигших в меру любви. Например, кто исполняет волю Божию из-за страха мук, тот, как мы сказали, еще новоначальный: он еще не делает добра для самого добра, но по страху наказания. Другой же исполняет волю Божию из-за самой любви к Богу, любя собственно волю Божию, исполняет ее, чтоб благоугодить Богу. Таковой знает, что — существенное добро! таковой познал, что значит быть с Богом! таковой имеет истинную любовь, которую Святой называет совершенною [124]. Эта любовь приводит его в совершенный страх, потому что таковой страшится и соблюдает верность воле Божией не из-за страха казней, не для того, чтоб избегнуть (вечной) муки, но потому что, как мы сказали, вкусив самой сладости пребывания с Богом, боится отпасть, боится лишиться ее. Этим страхом совершенным, действующим по причине любви, изгоняется вводительный страх. Поэтому и сказано: Совершенна любы вон изгоняет страх. Однако невозможно достигнуть совершенного страха иначе, как только страхом вводительным» [125]. Самое величие Божие наводит святой, благоговейный страх на те разумные создания Божии, которые, по причине чистоты и святости своей, удостоились ближайшего предстояния Богу. Бог прославляемь в совете святых, велий и страшен есть над всеми окрестными Его [126].
Неужели же нам, потому что мы грешники, вовсе не любить Бога? — Нет! будем любить Его, но так, как Он заповедал любить Себя; будем всеусильно стремиться к достижению святой любви, но тем путем, который указан нам Самим Богом. Не будем предаваться увлечениям обманчивым и льстивым самомнения! не будем возбуждать в сердце пламени сладострастия и тщеславия, столь мерзостных пред Богом, столь пагубных для нас! Бог повелевает любить Себя следующим образом. Будите в любви Моей, говорит Он. Аще заповеди Моя соблюдете, пребудете в любви Моей, якоже Аз заповеди Отца Моего соблюдох и пребываю в Его любви [127]. Сам Сын Божий, вочеловечившись, показал образ этого жительства и подвига, смирил Себе и послушлив быв даже до смерти, смерти же крестныя [128]. Отвергнем гордость, приписывающую нам достоинства; облобызаем смирение, открывающее нам наши падение и греховность. Любовь ко Христу докажем послушанием Христу; любовь к Отцу Богу докажем послушанием Сыну Богу, Который от Себя не глаголах к нам, но возвестил нам то, что заповедал возвестить Отец, Которого заповедь есть живот вечный [129]. Имеяй заповеди Моя, сказал Господь, и соблюдали их, той есть любяй я. Аще кто любит я, слово Мое соблюдет. Не любяй Мя, словес Моих не соблюдает [130]. Исполнение заповедей Спасителя — единственный признак любви к Богу, принимаемый Спасителем. «По этой причине все благоугодившие Богу благоугодили не иначе, как оставив свою правду, поврежденную грехопадением, и устремясь к исканию правды Божией, изложенной в учении и заповеданиях Евангелия. В правде Божией они обрели любовь, сокровенную от падшего естества. И Господь, заповедав многое о любви, повелел прежде искать правды Божией, зная, что она — мать любви» [131]. Если желаем стяжать любовь к Богу, возлюбим евангельские заповеди; продадим наши похотения и пристрастия, купим ценой отречения от себя село — сердце наше, которое без этой купли не может принадлежать нам; возделаем его заповедями и найдем сокровенное на нем небесное сокровище — любовь [132].
Что же ожидает нас на этом селе? — Нас ожидают труды и болезни, нас ожидает супостат, который не легко уступит нам победу над собою, нас ожидает, для противодействия нам, живущий в нас грех. Живет он в уме, живет в сердце, живет в теле. Нужен усиленный подвиг, чтоб склонить гордый и слепой ум в послушание заповедям Христовым. Когда ум подчинится Христу — наступает новый подвиг: соглашение испорченного, упорного сердца с учением Христовым, покорение сердца Христову учению, которому оно враждебно. Наконец, если ум и сердце придут в состояние повиновения Христу, должно быть привлечено в него и брение, предназначенное для неба, тело. Каждый шаг в невидимой борьбе нашей ознаменован подвигом, ознаменован страданием, окроплен потом усиленного насилия над собою. То побеждаем, то побеждаемся; то является надежда на расторжение плена, то снова видим, что цепи наши крепки, нисколько не ослаблены теми средствами, которыми мы думали ослабить их. Нас низлагают и немощь естественная, и немощь произволения, и омрачение разума, произведенное прежней греховною жизнию, и расстройство сердца, стяжавшего порочные навыки, и влечения тела, вкусившего наслаждений скотоподобных, заразившегося вожделением их; нас наветуют падшие духи, желая удержать в порабощении. Вот тот тесный и прискорбный путь, устланный тернием, по которому ведет грешника к примирению с Богом молитвенный плач пред Богом, споспешествуемый делами покаяния, делами смирения, исполнением евангельских заповедей, внушаемый страхом Божиим.
Союз страха Божия с Божественною любовию превосходно изображен Духоносными Отцами Исааком Сирским и Симеоном Новым Богословом. Благолепными словами их украшаем наше убогое Слово. «Покаяние, — говорит святой Исаак, — дано человекам благодатию на благодать. Покаяние есть второе возрождение нас от Бога. Мы ожидаем, что при посредстве покаяния нам будет даровано то, залог чего прияли верою. Покаяние есть дверь милости, отверстая усиленно ищущим его. Этою дверию входим в Божию милость; кроме этого входа — не обретем милости: еси бо, по слову Божественного Писания, согрешиша, оправдаеми туне благодатию Его [133]. Покаяние есть вторая благодать и рождается в сердце от веры и страха. Страх есть отеческий жезл, управляющий нами, доколе не достигнем духовного рая благ; когда достигнем туда, он оставляет нас и возвращается. — Рай есть любовь Божия, в которой — наслаждение всех блаженств, где блаженный Павел напитался пищею превышеестественною. Вкусив там от древа жизни, он воззвал: Ихже око не виде, и ухо не слыша, и на сердце человеку не взыдоша, яже уготова Бог любящым Его [134]. Вкушение от этого древа возбранено было Адаму по кову [коварству. — Ред.], устроенному диаволом. Древо жизни есть любовь Божия, от которой отпал Адам, и уже не встречала его радость, но работал он и трудился на земле терний. Лишившиеся любви Божией, если и правильно шествуют, но едят хлеб пота в делах своих, который повелено есть первозданному по отпадении его. Доколе не обретем любви, дотоле делание наше — на земле терний; сеем и жнем посреди терний. Хотя бы сеятва наша была сеятвой правды, однако ежечасно бываем уязвляемы тернием, и, сколько бы ни трудились для правды, живем в поте лица нашего. Когда же обретем любовь, тогда питаемся небесным хлебом, укрепляемся без дел и труда. Христос есть хлеб, сшедый с небесе, и даяй живот миру [135]. Это — пища Ангелов. — Обретший любовь, Христа вкушает на каждый день и час. Кто снесть от хлеба сего, говорит Он, егоже Аз дам, жив будет во веки [136]. Блажен ядущий хлеб любви, который есть Иисус. А что имеющий пищею любовь имеет пищею Христа над всеми Бога, о том свидетельствует Иоанн, который говорит: Бог Любы есть [137]. Затем, живущий в любви наслаждается жизнию, источающеюся из Бога, и, находясь в сем мире, уже здесь дышит воздухом воскресения. Этим воздухом наслаждаются праведные по воскресении. Любовь есть то Царство, таинственное вкушение которого Господь обещал Апостолам. Сказанное: да ясте и пиете на трапезе Моей во Царствии Моем [138], — что означает, как не любовь? Достаточно этой любви, чтоб напитать человека вместо пищи и пития. Она — вино, веселящее сердце человека [139]. Блажен пивший это вино. Пили его невоздержные — и сделались благоговейными; пили грешные — и забыли пути преткновений своих; пили пьяницы — и сделались постниками; пили богатые — и пожелали нищеты; пили убогие — и обогатились надеждою; пили недужные — и сделались сильными; пили невежды — и упремудрились. — Как невозможно переплыть великое море без корабля, так никто не может достигнуть любви без страха. Смрадное море, находящееся между нами и мысленным раем, можем переплыть в корабле покаяния, имеющем гребцами — страх. Если эти гребцы — страх — не управляют кораблем покаяния, на котором переплываем море мира к Богу, то утопаем в смрадном море. Покаяние — корабль; страх — кормчий его; любовь — Божественная пристань. Страх вводит нас в корабль покаяния и перевозит через житейское смердящее море, направляя к Божественной пристани, к любви, к которой стремятся еси труждающиися и обремененнии [140] покаянием. Если мы достигли любви, то достигли Бога; путь наш совершился: мы пристали к острову того мира, где Отец и Сын и Святый Дух».
Заглавие второго Слова в книге святого Симеона, написанной стихами, заключает в себе содержание всего нашего Слова, а потому и помещаем в первую очередь это заглавие: «От страха рождается любовь; любовию же искореняется страх из души, и пребывает в душе одна любовь, будучи Дух Божественный и Святой». Слово свое Святой начинает так: «Как воспою, как прославлю, как достойно восхвалю Бога моего, призревшего многие грехи мои? как воззрю к небу? как отверзу очи? как отверзу уста, Отец? как буду двигать устами? как простру руки к высоте небесной? какие придумаю слова? какие принесу глаголы? как осмелюсь начать беседу? как буду просить отпущения безмерных моих согрешений, прегрешений многих? Поистине соделал я дела, никак не заслуживающие прощения. Ты ведаешь, Спаситель, что говорю я! Я превзошел всякое естество, я соделал дела нижеестественные; я оказался худшим бессловесных, худшим всех животных морских, всех скотов земных, поистине худшим из гадов и зверей, преступив Твои заповеди больше естества бессловесных, осквернив тело мое и душу обесчестив. Как явлюсь Тебе? как увижу Тебя? как осмелюсь стать, окаянный, пред лицем Твоим? как не побегу от славы Твоей, от света, которым блистает Святой Дух Твой? Как не пойду во тьму один, соделавший дела тьмы? и буду отлучен от множества Святых! как стерплю глас Твой, отсылающий меня во тьму? Отсюда нося осуждение дел моих, весь ужасаюсь, весь трепещу. Одержимый страхом и ужасом, вопию Тебе: Спаситель мой! знаю, что никто иной не согрешил пред Тобою, как я, ниже [и не. — Ред.] соделал деяния, которые соделал я, окаянный. Причиною был я погибели и других. Но и то опять знаю, в том удостоверился я, Боже мой, что ни великость согрешений, ни множество грехов, ни нечистота деяний никогда не превзойдут Твоей человеколюбивой и великой, превысшей великой, превысшей слова и превысшей ума, милости, которую Ты обильно изливаешь на согрешающих и кающихся с теплотою. Ты очищаешь их и просвещаешь, и соделываешь причастниками света, соделывая независтно общниками Божества Твоего. Ты часто беседуешь с ними, как с истинными друзьями Твоими, о чудном для Ангелов и для человеческих мыслей. О благость безмерная! о любовь неизъяснимая! Потому-то и припадаю, и вопию к Тебе! как принял Ты блудного и блудницу пришедших, так прими меня, Щедрый, кающегося от души. Вменив, Христе мой, слез моих капли в источники, источающиеся непрестанно, омой ими душу мою. Омой ими и осквернение тела, произведенное страстями; омой от всякого лукавства и сердце: оно корень и источник всякого греха. Лукавство есть сеяние сеятеля лукавого. Где оно находится, там и прозябает и восходит на высоту, и произращает многие ветви лукавства и злобы. Его корни из глубин исторгни, Христе мой, и очисти нивы моих души и сердца. Щедрый! насади в них страх Твой. Сподоби ему вкорениться и возрасти удовлетворительно, чтоб высоко возрос он, хранением заповедей Твоих умножаясь ежечасно, умножением же умножая точащиеся течения слез. Напаяваясь ими более и более, он возрастает и возвышается. Вместе со страхом, соразмерно ему, возрастает смирение. Смирению уступают все страсти, а с ними отгоняется и полк бесов. Все добродетели усматриваются последующими за ним, окружающими его, как царицу, как владычицу хранительницы, другини и рабыни. Когда же они соберутся и соединятся одни с другими, тогда процветает посреди них, как древо при источниках вод, страх, Тобою насажденный, и мало-помалу испускает странный цвет. Сказал я «странный», потому что всякое естество рождает по роду, и семя всех дерев находится в каждом по роду; страх же Твой производит и цвет, странный естеству, и плод, подобно странный и чуждый себе. Страх этот естественно исполнен сетования, и стяжавших его заставляет непрестанно сетовать, как рабов, достойных многих казней, как ожидающих ежечасно посечения смертию, видящих серп смертный, часа смертного не знающих, не имеющих надежды, ни извещения в совершенном прощении, но трепещущих предела, ужасающихся конца, по неизвестности изречения, которое последует на суде, о Боже мой. Цвет, производимый страхом, неизъясним по виду, еще более неизъясним по образу. Он зрится процветающим, но немедленно скрывается, что не естественно и не в порядке, что превыше естества, превосходит всякое естество. Однако цвет является прекрасным, превысшим всякого слова, восхищает к видению своему весь ум мой, не допуская помнить ничего того, о чем страх доставляет познание, но производит во мне тогда забвение всего этого и улетает скоро. Древо страха опять остается без цвета. И скорблю, и воздыхаю, и усиленно вопию к Тебе! И опять вижу на ветвях древа цвет! О Христе мой! имея взор устремленным к одному цвету, не вижу тогда древа этого. Но цвет чаще проявляется и, привлекая всего меня к себе вожделением, оканчивается в плоде любви. Опять этот плод не терпит пребывать на древе страха. Напротив, когда он созреет, тогда зрится один, без древа. Страх в любви отнюдь не обретается, так как, в противоположность этому, душа не приносит плода без страха. Поистине чудо, превысшее слова, превысшее всякого помышления! Древо с трудом процветает и приносит плод, плод же, напротив, искореняет все древо, и пребывает плод, пребывает один. Как плод без древа? Никак не могу объяснить. Однако он пребывает, однако он есть, любовь эта без страха, родившего ее. Эта любовь есть поистине величайшее веселие, исполняет стяжавшего ее радости и душевного наслаждения, изгоняет вне мира по ощущению, чего страх никак не может сделать. Он, находясь внутри видимых и внутри чувственных, как может стяжавшего страх поставлять вдали от всего и всего совокуплять с невидимыми посредством ощущения (духовного)? Поистине — никак не может. Цвет и плод эти, порождаемые страхом, находятся вне этого мира. Они и ныне восхищают душу и возносят, и поставляют вне этого мира? Как, скажи мне, эта любовь поставляет вне мира? Хотел я определенно узнать это. Это необъяснимо: Любовь — Божественный Дух».
Каким образом происходит самая перемена в сердце? Каким образом совершает оно непостижимый переход от страха к любви? — Предоставим ответ из святой опытности святых Божиих. Наш современник и соотечественник, украшение и слава позднейшего монашества, Георгий, затворник Задонского монастыря, муж, достигнувший христианского совершенства, так говорит о себе в беседе назидательной доверенности к ближнему: «Хочу сказать несколько слов о сущности любви. Это — самый тончайший огнь, превосходящий всякий ум и легчайший всякого ума. Действия этого огня быстры и чудны, они священны и изливаются на душу от Святого, Вездесущего Духа. Этот огнь лишь коснется сердца, всякое помышление и чувство беспокойные мгновенно прелагаются в тишину, в смирение, в радость, в сладость, превосходящую все. О многом относительно себя я был откровенен пред вами; намереваюсь и еще быть откровенным. Я провел здесь, в моем уединении, кажется уже шесть лет, когда Господу угодно было привести мое сердце в совершенное сокрушение. Тогда думал, что уже пропал и что гнев Божий пожжет мою законопреступную душу, унывающую и нерадеющую… Я впал в великое изнеможение и едва дышал, но непрестанно повторял в сердце: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешнаго». Вдруг, в одно мгновение, вся немощь отпала, и огнь чистой любви коснулся моего сердца: я весь исполнился силы, чувств, приятности и радости неизъяснимой; я до такой степени был восхищен, что уже желал, чтоб меня мучили, терзали, ругались надо мною; желал этого, чтоб удержать в себе сладкий огнь любви ко всем. Он столь силен и сладок, что нет ни горести, ни оскорбления, которого бы он не претворил в сладость. Чем более подкладывают дров в огнь, тем огнь сильнее: так действуют на нас скорби и горести, наносимые человеками. Чем более нападений, тем более сердце разгорается святою любовию. И какая свобода, какой свет! Нет слов к изъяснению: радовался бы, если бы кто лишил меня очей моих, чтоб не видеть суетного света; рад был бы, если б кто взял меня, как преступника, и заклал в стену, чтоб мне не слышать голоса, не видеть тени человеческой…» [141] «Любовь, — говорит святой Исаак Сирский, — не знает стыдливости, а потому не умеет доставлять членам своим вида благочиния. Любви свойственно по естеству отвержение стыдливости и забвение мер своих. Блажен нашедший тебя — пристань бесконечной радости!» [142]
Божие приходит само по себе в то время, когда мы не ожидаем его и не надеемся получить его. Но чтоб последовало к нам благоволение Божие, нужно предочищение себя покаянием. В покаянии совмещаются все заповеди Божии. Покаянием вводится христианин сперва в страх Божий, потом в Божественную любовь.
Да возлежит на персях Иисусовых Иоанн, девственник и Богослов, ученик, егоже любляше Иисус [143]. Да присоединятся к нему прочие Святые Божии, наперсники святой любви! Здесь не наше место. Наше место в сонме прокаженных, расслабленных, слепых, глухих, немых, беснующихся. Мы принадлежим к числу их по состоянию душ наших, и в числе их приступим к Спасителю нашему. С ними поставляет нас мать наша, Святая Церковь, влагая в уста чад своих умилительные, проникнутые чувством сознания своей греховности, молитвы акафиста Сладчайшему Иисусу. Дает нам духовная мать наша верное положение, чтоб тем вернее было для нас получение милости. Господь усыновил нас Себе Святым Крещением; но мы нарушили священный союз с Ним нарушением Его святых заповедей, союзом прелюбодейным с мерзостным грехом. Князи Содомстии, людие Гоморрстии [144], так Господь называет народ по впадении его в беззакония, тот народ, о котором Он возвестил прежде: Бысть часть Господня, людие его Иаков, уже наследия Его Израиль [145].
Блудный сын, прожив в стране чужой имение отца, подвергшись несказанным бедствиям, когда начал размышлять о возвращении к отцу, то при этом размышлении, наставляемый самим бедственным положением своим и великим богатством отца, предначертал себе самый благоразумный образ действия. Восстав, говорил он, обдумывая намерение, иду ко отцу моему и реку ему: отче! согреших на небо и пред тобою, и уже несмь достоин нарещися сын твой: сотвори мя яко единаго от наемник твоих [146]. Смирение, образовавшееся в мыслях, сын осуществил на самом деле, и еще же ему далече сущу, узре его отец его, и мил ему бысть [147]. Так и мы, потеряв в суетных и греховных занятиях данную нам Отцом Небесным красоту усыновления, когда решимся обратиться к Нему, то должны приступать к Престолу Славы и величества Его с глубоким смирением, с благоговейным страхом. Первым действием нашим должны быть сознание и исповедание согрешений наших, оставление греховной жизни, вступление в жизнь по евангельским заповедям. Душою молитв наших и прочих благочестивых подвигов должно быть чувство покаяния. От полноты убеждения мы должны считать себя не достойными любви, не достойными имени сынов и дщерей Божиих. Сотвори мя, говорит кающийся блудный сын, яко единого от наемник твоих, трудящихся на ниве покаяния, под надзором грозного приставника — страха. Не будем искать того, приобретение чего зависит не от нас, для чего мы еще не созрели. Доколе, подобно упоминаемому в Евангелии сотнику, находимся под властию, доколе нами преобладают грех и падшие духи, будем свидетельствовать и исповедовать с благоразумным сотником: Господи, несмь достоин, да под кров мой внидеши: но токмо рцы слово, и изцелеет отрок мой [148]. Ты пречист и пресвят, почиваешь в одних чистых и святых; но я, оскверненный, несмь достоин, да внидеши под кров мой.