Том 2. Марш тридцатого года
Шрифт:
Забегай. Пропустите старых партизан. Ой-ой-ой, что же они с нами сделали? Товарищ Воргунов?
Воргунов. Да, здорово нас того. Стервецы, из огнетушителя поливали.
Зырянский. Вы еще спасибо скажите, а то из вас окорочка были бы.
Вальченко. Жму вашу руку, Петр Петрович.
Воргунов. А вы как?
Вальченко. О, я наверху блаженства.
Воргунов. Кому что, а курице просо…
Торская.
Забегай. Идем, сейчас идем. Я вам предлагаю, как старому партизану, мое галифе.
Смех. Зырянский и Синенький входят.
Зырянский. Хорошо, товарищ Воргунов?
Воргунов. Да, это по-нашему: все горит, никаких инструментов, шипит, гремит, валится, а они руками, голыми руками. Это все-таки картина…
Торская. Да ведь и вы с ними.
Воргунов. Да ведь и я такой же…
Зырянский. Синенький, давай отбой.
Сигнал во дворе. Толпой вваливаются коммунары. Большинство мокрые, черные, измазанные, обгоревшие, все бурно веселые. На секунду задерживаются возле Вальченко, Блюма, Воргунова и убегают наверх. Приходит на свое место и мокрый Лаптенко и, улыбаясь, заглядывает всем в лицо. Деминская спешит убрать в сторону бархатный коврик на лестнице. Ей кто-нибудь помогает.
Обрывки фраз:
— Товарищ Вальченко, как ваше здоровье?
— Что же теперь?
— Там стульев штук триста.
— Это я вас из огнетушителя тушил, товарищ Воргунов.
— Значит, и костюм за ваш счет.
— А может, он был старый.
— Вот кто хорошо действовал. Как тебя зовут?
— Лаптенко, Гриша?
— Он молодец.
— Ему хорошо, у него спецовка подходящая.
— Как раз для пожаров.
— Его надо сейчас принять.
— Идем купаться, корешок…
— Соломон Маркович, а я говорил вам.
— Это горел старый мир.
— Ишь ты какие: старый мир…
— Выходит так, что и тушить не надо было.
— А за что я вам пошью новые костюмы?
— Заработаем.
Троян (входит). Чему я больше всего поражаюсь, это что мои очки уцелели.
Торская. На кого вы похожи, Николай Павлович!
Троян. Горел.
Общий смех. Троян не столько обгорел, сколько изодрался.
Воргунов. Где это вас так?
Троян. Это мы разбирали маленькую кладовочку.
Жученко (вводит толпу с огнетушителями. Уже и раньше многие приносили их).Что же вы побросали? Ставьте здесь.
Захаров. Ну, Соломон Борисович, ожили?
Блюм.
Жученко. Да зачем считать, сколько их было?
Блюм. Сорок штук.
Жученко. Все истратили, сорок, значит…
Блюм (в ужасе). Сорок штук?! Не может быть… Алексей Степанович, как же так?
Захаров. Что, много?
Блюм. Алексей Степанович, разве же так можно? Где же набрать столько денег? Сорок огнетушителей на такой маленький пожар… Это же безобразие.
Общий хохот. По окнам пробежали огни авто.
Синенький (встает). Крейцер приехал.
Все подтягиваются, как могут, поправляют одежду. Встает и перевязанный Вальченко. Зырянский вытягивается на верхней ступеньке, за ним Синенький с сигналкой. Зажегся свет.
Крейцер (входит). Ну, как? (Принимая рапорт, прикладывает руку к козырьку фуражки.)
Зырянский. Председателю Правления трудовой коммуны имени Фрунзе дежурный по коммуне командир второго отряда Зырянский отдает рапорт: в коммуне имени Фрунзе все благополучно. Коммунаров двести один, раненых (посмотрел на Вальченко)один.
Крейцер. Вот, дьяволы…
Смех, приветствия, рукопожатия.
Занавес
Акт четвертый
Большая комната совета командиров. В левой стене два окна. В правой стене, ближе к заднему плану — двери. Под стеной бесконечный диван, обитый зеленым бархатом с низенькой простой спинкой. Этот диван проходит даже сзади двух письменных небольших столов: один у задней стены — Жученко, второй у левой стены — Захарова.
Перед столами по два кресла, а перед столом Захарова небольшой столик. У правой стены на авансцене широкий турецкий диван, тоже обитый зеленым бархатом. На полу большой ковер. На стенах портреты, диаграммы соцсоревнования, портреты ударников. Комната совета командиров уютна, и нигде дешевых украшений, наклеенных кое-как бумажек. Все сделано солидно.
Вечер. Горят электрические настольные лампы и потолочный свет. Жученко сидит за своим столом.
Шведов (входит). Мы сейчас кончаем, Жучок.