Том 2. Марш тридцатого года
Шрифт:
Жученко. Совет после ужина сделаем.
Шведов. Добре.
Собченко (в повязке дежурного). Как с ужином? После комсомольского или после совета?
Жученко. Как только комсомольское кончится, давай ужин.
Собченко. Только вот беда: инженеры и конструкторы будут ожидать, пока мы поужинаем?
Жученко. Да чудак какой! Пригласи их поужинать…
Собченко.
Жученко. Ты, Шведов, молодец. Сегодня комсомол взял завод в руки…
Шведов. Да… Сколько сегодня машинок?
Жученко. Тридцать шесть.
Шведов. Хорошо. До пятидесяти близко. Вот тебе и ласточкин хвост.
Жученко. С воровством плохо. Ничего в руках нет.
Собченко. Забегай подозревает в краже масла Федьку и Ваньку Синенького.
Жученко. Не может быть…
Собченко. А вот я уверен, что на совете и воровство откроется. У пацанов есть какие-то намеки.
Шведов. Ну, идем на собрание, а то там Клюкин уже парится.
Шведов вышел. В дверях Воробьев и Наташа.
Воробьев. Жучок, задержись на минуту.
Жученко. Ну добре.
Собченко. А эти влюбленные все ходят.
Воробьев. Вот подожди, Санька, и ты влюбишься когда-нибудь.
Собченко. Чтобы я такую глупость мог на своем лице размазать? Да никогда в жизни. На тебя вот смотреть жалко. Что твоя физиономия показывает, так и хочется плюнуть.
Воробьев. А что?
Наташа. Смотри ты какой! А что она показывает?
Собченко. Да ты посмотри на него. Разве можно при всех такое показывать? Написано прямо: Наташа лучше всех, лучше солнца и месяца. Я на месте Алексея Степановича не поехал бы. Стоит, ты понимаешь, какой-нибудь телеграфный столб, а ему померещится, что это «ах, Наташа». Он и влепится всем радиатором.
Воробьев (хватает Собченнко в объятия и валит его на диван). Будешь вякать?
Собченко. Да брось, ну тебя, зайдут сюда. (В дверях.)Все-таки, Жучок, ты с ним осторожнее. С ним только по телефону можно разговаривать. (Ушел.)
Жученко. А вид у вас в самом деле… на шесть диезов.
Воробьев. Подумай, Жучок, кончаются наши страдания. Ты только помоги.
Жученко. Да чем тебе помогать?
Воробьев. Самое главное, чтобы Наташу не мучили. Она этих ваших командиров боится, как шофер пьяного…
Жученко.
Воробьев. Самое главное, Наташа, ты не бойся. Мы такого ничего плохого не сделали.
Уходят все. Пауза.
Входят Крейцер, Захаров, Дмитриевский и Троян. Крейцер и Троян усаживаются на широком диване. Захаров разбирается в бумагах на столе. Дмитриевский ходит по комнате. Закуривают.
Крейцер. Здесь можно и покурить… Ну, я доволен. Молодцы комсомольцы. Замечательно правильная у них постановка. Хорошая молодежь…
Захаров. Да, горизонты проясняются…
Крейцер. Проясняются горизонты, Николай Павлович? А?
Троян. Наши горизонты всегда были ясными, Александр Осипович. Это, знаете (улыбается), на дороге пыль. Бывает, подымаются вихри такие…
Крейцер. Вы прелесть, Николай Павлович, честное слово. Ну а все-таки еще и сейчас у вас есть темные тучки, места разные.
Троян. Да нет. Ничего особенного нет, темного такого. А если и есть, так и причины более или менее известны. (Улыбается.)Надо немножко ножиком… ланцетом. Потом перевязочку — и все.
Крейцер (смеется). Это хорошо. А разве раньше нельзя было… ланцетиком?
Троян (улыбается). Видите ли, всякая причина… она должна, так сказать, назреть…
Крейцер. Это не революционная теория.
Троян. Нет, почему, революционная. Накопление изменений, количество и качество и так далее… Диалектика.
Крейцер. А я вот не могу ждать. Всегда это хочется раньше ампутацию проделать… И, сколько я знаю, помогает…
Троян. Возможно. Это уже дело практики. Вы, так сказать, опытный хирург, а я только философ, да и то беспартийный. Практика, она немножко дальше видит в отдельных случаях.
Дмитриевский. Я, пожалуй, согласен с Николаем Павловичем. Необходимо ланцетиком действовать. И сегодня же произвести повальный обыск.
Крейцер. Повальный обыск? Что вы!
Дмитриевский. Да, повальный, в спальнях у коммунаров. Я уверен, что найдете много интересного. Вы посудите: каждый день кражи. Разве это завод?
Захаров. Вы считаете возможным оскорбить двести коммунаров. Из-за чего?
Крейцер. А вот мы спросим Николая Павловича. Вы тоже имели в виду повальный обыск, когда говорили о ланцете?