Том 2. Марш тридцатого года
Шрифт:
— Не десять, а семнадцать.
— Ну, все равно… десять. А ты, Алеша, скажи, будь настоящим другом. Можно взять у Павла или нельзя? Как ты скажешь, так и будет. Ой, насилу все сказала!
Алеша не мог опомниться от сообщения Тани и не мог оторваться взглядом от недовольной, расстроенной физиономии Павла. Наконец, Павел свирепо мотнул на Алешу взъерошенной своей головой:
— Чего ты прицепился? Чего ты вытаращился? Что тут такого?
Тогда и Таня посмотрела на Павла с таким любопытством, как будто только сейчас выяснилось,
— С вами нельзя дело иметь… Вы… просто… черт его знает!
Павел оскалил белые зубы и по-настоящему злился.
— Он — дикий, — сказал Алеша. — У него добрая душа, но он дикий. Я бы на твоем месте не брал у него денег из-за его дикости.
— Алеша, говори серьезно.
— Да что же тут говорить? Я не знаю, на каких условиях он предлагает тебе помощь. Если без отдачи — брать нельзя.
— Почему? — спросил Павел.
— Я не взял бы.
— Почему?
— Это слишком… это должно… слишком большую благодарность. Слишком большую.
— Какая благодарность? Я ей даю деньги сейчас, а сам буду готовиться на аттестат зрелости. Пока они выучатся, я подготовлюсь. Тогда она мне будет помогать.
— А если не подготовишься?
— Тогда она отдаст мне деньгами, когда будет доктором.
— Это не выйдет.
— Неужели не выйдет, Алеша? — Таня жалобно смотрела на Алексея.
— Давайте говорить серьезно. Снаружи здесь все кажется просто. Он тебе поможет, а потом ты ему. Правда? На самом деле, ничего такого просто нет. Эту услугу нельзя мерить рублями. На аттестат зрелости Павел не подготовится, и вообще ваши планы могут легко рухнуть. Началась война, а что потом будет, никто не скажет. Вообще деньги можно брать, но ответить такой же услугой, может быть, Тане и не придется.
— Все равно.
— Извини, пожалуйста. Не все равно.
— Значит, ты против? — сказала Таня.
— Алексей путает. Такого наговорил. А это обыкновенное денежное дело. Дело — и больше ничего.
— Если так, так вам и мой совет не нужен. А я считаю, что такие вещи не коммерческая сделка. Такие вещи бывают, если — любовь.
— Вон ты куда загнал, — протянул Павел и покраснел.
— Чего загнул? Что ты любишь Таню, я не сомневаюсь…
— Какого ты черта! — закричал Павел. — Ты не имеешь права так говорить! Если нужно, так я сам скажу!
Павел смотрел на Алешу гневным взглядом, и у него дрожали губы.
— А почему же ты не сказал?
— Дальше! — сказала Таня серьезно и строго.
— Дальше? Деньги можно взять, если и ты любишь Павла.
— Вот сукин сын! — прошипел Павел. Но боялся смотреть на Таню и замолчал отвернувшись.
Таня сидела тихо, рассматривала какие-то царапинки на столе. Потом подняла глаза на Алешу, встретила его суровый, тревожный взгляд и тихо спросила:
— Значит, любовь нельзя оставить в сторонке?
— Нельзя.
— Спасибо, Алеша. Ты — настоящий Соломон. Ты очень мудро
Павел пожал плечами. Алексей спросил печально:
— А ты, Павел, почему меня не благодаришь?
Павел зло улыбнулся:
— Зачем тебя благодарить? Ведь ты тоже любишь Таню.
Таня бросила на Павла убийственный жестокий взгляд, который немедленно усадил его на скамью, и обратила к Алексею внимательное, холодное лицо. Алеша побледнел, и его губы что-то выделывали, какую-то гримасу презрения, а может быть, и страдания. Он, наконец, улыбнулся и даже склонился к Тане с веселой галантностью:
— Обрати внимание: «тоже»! Весьма знаменательное словечко. Это, во-первых. А во-вторых, ты ошибаешься, Павел. Я никогда и не воображал, что могу полюбить Таню, она об этом знает, иначе не выбрала бы меня судьей в таком трудном вопросе. И вообще, пусть призрак влюбленного Теплова не смущает ваши сердца.
— Ну, хорошо, довольно шутить, — улыбнулся Таня. — До свиданья, Алеша.
12
Таня уехала в Петербург вместе с Алешей. Накануне она сказала Алеше:
— Я приняла помощь Павла, только это вовсе не подтверждает те глупости, которые ты тогда говорил в садике.
— Неужели ты и не сказала Павлу правду?
— Какую правду?
— Что ты его любишь.
— Такая правда не нужна. Я не согласна с тобой, что помощь нужно принять только, если любишь. Это все чепуха. Я ему тоже помогу… потом. У тебя слишком большая гордость. Я не такая гордая.
— Значит, ты не любишь Павла?
— Отстань. Значит, завтра на вокзале.
— Хорошо.
На вокзале Алексей на прощанье сказал Павлу:
— Ты помнишь того разбойника Варавву, которого распяли рядом с Иисусом Христом? Какие тогда были Вараввы и какие теперь Вараввы!
Павел грустно улыбнулся:
— И тогдашние Вараввы не могли учиться в институтах, и теперешние не могут.
— Дай руку, — приказала Таня.
— Что такое? На.
Таня взглянула на линии руки Павла Вараввы и сказала весело:
— Какая у тебя счастливая рука! Как тебя любят и какой ты будешь богатый и образованный!
— Я подожду, — ответил Павел.
Он остался на перроне одинокий и печальный. Пыльный поезд увез на север последние лирические дни того исторического лета.
13
Многие в то лето уехали из города, многие и из Костромы. Доктор Васюня нацепил узенькие белые погоны военного врача и уехал на Кавказский фронт. Брат Тани, Николай Котляров, и Дмитрий Афанасьев пошли в армию по досрочному призыву. Богатырчук сначала писал костромским девушкам о победах в Галиции, а потом прислал карточки, на которых был снят в форме юнкера. Только Павел Варавва не пошел на войну: все металлисты завода Пономарева были оставлены для оборонной работы.