Том 2. Мелкий бес
Шрифт:
«Ничего не выследишь. Не на худое иду. Я, брат, о пользе службы забочусь. Так-то».
Наконец он добрался до жилища Гудаевских. Огонь виден был только в одном окне на улицу, остальные четыре были темны. Передонов поднялся на крыльцо тихохонько, постоял, прильнул ухом к двери и послушал, — все было тихо. Он слегка дернул медную ручку звонка, — раздался далекий, слабый, дребезжащий звук. Но как он ни был слаб, он испугал Передонова, как будто за этим звуком должны были проснуться и устремиться к этим дверям все враждебные силы. Передонов быстро сбежал с крыльца и прижался к стенке, притаясь за столбиком.
Прошли короткие мгновения. Сердце у Передонова замирало и тяжко колотилось.
Послышались легкие шаги, стук отворенной двери, — Юлия выглянула на улицу, сверкая в темноте черными, страстными глазами.
— Кто тут? — громким топотом спросила она.
Передонов немного отделился от стены и, заглядывая снизу в узкое отверстие двери, где было темно и тихо, спросил, тоже шопотом, — и голос его дрожал:
— Ушел Николай Михайлович?
— Ушел, ушел, — радостно зашептала и закивала Юлия.
Робко озираясь, Передонов вошел за нею в темные сени.
— Извините, — шептала Юлия, — я без огня, а то еще кто увидит, будут болтать.
Она шла впереди Передонова по лестнице, в коридор, где висела маленькая лампочка, бросая тусклый свет на верхние ступеньки. Юлия радостно и тихо смеялась, и ленты ее зыбко дрожали от ее смеха.
— Ушел, — радостно шепнула она, оглянулась и окинула Передонова страстно-горящими глазами. — Уж я боялась,
От Юлии веяло жаром, и вся она была жаркая, сухая, как лучина. Она иногда хватала Передонова за рукав, и от этих быстрых сухих прикосновений словно быстрые сухие огоньки пробегали по всему его телу. Тихохонько, на цыпочках прошли они по коридору — мимо не скольких запертых дверей и остановились у последней, — у двери в детскую… [10]
Передонов оставил Юлию в полночь, уже когда она ждала, что скоро вернется муж. Он шел по темным улицам, угрюмый и пасмурный. Ему казалось, что кто-то все стоял около дома и теперь следит за ним. Он бормотал:
10
10. За дверью раздавались тихие детские голоса, слышался серебристый Лизин смех.
Гудаевская шепнула:
— Вы тут пока постойте, за дверью, чтоб он пока не знал.
Передонов зашел, в глухой угол коридора и прижался к стене. Гудаевская порывисто распaхнула дверь и вошла в детскую. Сквозь узкую щель у косяка Передонов увидел, что Антоша сидел у стола, спиной к двери, рядом с маленькой девочкой в белом платьице. Ее кудри касались его щеки и казались темными, потому что Передонову видна была только затененная их часть. Ее рука лежала на Антошином плече. Антоша вырезал для нее что-то из бумаги, — Лиза смеялась от радости. Передонову было досадно, что здесь смеются: мальчишку пороть надо, а он сестру забавляет вместо того, чтобы каяться да плакать. Потом злорадное чувство охватило его: вот сейчас ты завопишь, подумал он об Антоше и утешился.
Антоша и Лиза обернулись на стук отворившейся двери, — румяную щеку и коротенький Лизин нос из-под длинных и прямых прядей волос увидел Передонов из своего убежища, увидел и простодушно-удивленное Антошино лицо.
Мать порывисто подошла к Антоше, нежно обняла его за плечики и сказала бодро и решительно:
— Антоша, миленький, пойдем. А ты, Марьюшка, Побудь с Лизой, — сказала oна, обращаясь к няньке, которой не видно было Передонову.
Антоша встал неохотно, а Лиза запищала на то, что он еще не кончил.
— После, после он тебе вырежет, — сказала ей мать и повела сына из комнаты, все держа его за плечи.
Антоша еще не знал, в чем дело, но уже решительный вид матери испугал его и заставил подозревать что-то страшное.
Когда вышли в коридор и Гудаевская закрыла дверь, Антоша увидел Передонова, испугался и рванулся назад. Но мать крепко ухватила его за руку и быстро повлекла по коридору, приговаривая:
— Пойдем, пойдем, миленький, я тебе розочек дам. Твоего oтца тирана нет дома, я тебя накажу розочками, голубчик, это тебе полезно, миленький.
Антоша заплакал и закричал:
— Да я же не шалил, да за что же меня наказывать!
— Молчи, молчи, миленький! — сказала мать, шлепнула его ладонью по затылку и впихнула в спальню.
Передонов шел за ними и что-то бормотал, тихо и сердито.
В спальне приготовлены были розги. Передонову не понравилось, что они жиденькие и коротенькие.
«Дамские», — cердито подумал он.
Мать быстро села на стул, поставила перед собой Антошу и принялась его расстегивать. Антоша, весь красный, с лицом, облитым слeзaми, закричал, вертясь в ее руках и брыкаясь ногами:
— Мамочка, мамочка, прости, я ничего такого не буду делать!
— Ничего, ничего, голубчик, — отвечала мать, — раздевайся скорее, это тебе будет очень полезно. Ничего, не бойся, это заживет скоро, — утешала она и проворно раздевала Антошу.
Полураздетый Антоша сопротивлялся, брыкался ногами и кричал.
— Помогите, Ардальон Борисович, — громким шопотом сказала Юлия Петровна, — это такой разбойник, уж я знала, что мне одной с ним не справиться.
Передонов взял Антошу за ноги, а Юлия Петровна принялась сечь его.
— Не ленись, не ленись! — приговаривала она.
— Не лягайся, не лягайся! — повторял за ней Передонов.
— Ой, не буду, ой, не буду! — кричал Антоша. Гудаевская работала так усердно, что скоро устала.
— Ну, будет, миленький, — сказала она, отпуская Антошу, — довольно, я больше не могу, я устала.
— Если вы устали, так я могу еще посечь, — сказал Передонов.
— Антоша, благодари, — сказала Гудаевская, — благодари, шаркни ножкой. Ардальон Борисович еще тебя посечет розочками. Ляг ко мне на коленочки, миленький.
Она передала Передонову пучок розог, опять привлекла к себе Антошу и уткнула его головой в колени. Передонов вдруг испугался: ему показалось, что Антоша вырвется и укусит.
— Ну, на этот раз будет, — сказал он.
— Антоша, слышишь? — спросила Гудаевская, подымая Антошу за уши. — Ардальон Борисович тебя прощает. Благодари, шаркни ножкой, шаркни. Шаркни и одевайся, Антоша, рыдая, шаркнул ножкой, оделся, мать взяла его за руку и вывела в коридор.
— Подождите. — шепнула она Передонову, — мне еще надо с вами поговорить.
Она увела Антошу в детскую, где уже няня уложила Лизу, и велела ему ложится cпать. Потом вернулась в спальню. Передонов угрюмо сидел на стуле среди комнаты. Гудаевская сказала:
— Я так вам благодарна, так благодарна, не могу сказать. Вы поступили так благородно, так благородно. Это муж должен был бы сделать, а вы заменили мужа. Он стоит того, чтобы я наставила ему рога; если он допускает, что другие исполняют его обязанности, то пусть другие имеют и его права.
Она порывисто бросилась на шею Передонова и прошептала:
— Приласкайте меня, миленький!
И потом еще сказала несколько непередаваемых слов. Передонов тупо удивился, однако охватил руками ее стан, поцеловал ее в губы, — и она впилась в его губы долгим, жадным поцелуем. Потом она вырвалась из его рук, метнулась к двери, заперла ее на ключ и быстро принялась раздеваться.
— Я по службе ходил. Я не виноват. Она сама захотела. Ты меня не подденешь, не на такого напал.
Варвара еще не спала, когда он вернулся. Карты лежали перед нею.
Передонову казалось, что кто-то мог забраться, когда он входил. Может быть, сама Варвара впустила врага. Передонов сказал:
— Я буду спать, а ты колдовать на картах станешь. Подавай сюда карты, а то околдуешь меня.
Он отнял карты и спрятал себе под подушку. Варвара ухмылялась и говорила;
— Петрушку валяешь. Я и колдовать-то не умею, очень мне надо.
Его досадовало и страшило, что она ухмыляется: значит думал он она и без карт может. Вот под кроватью кот жмется и сверкает зелеными глазами, — на его шерсти можно колдовать, гладя кота впотьмах, чтобы сыпались искры. Вот под комодом мелькает опять серая недотыкомка — не Варвара ли ее подсвистывает по ночам тихим свистом, похожим на храп?
Гадкий и страшный приснился Передонову сон: пришел Пыльников, стал на пороге, манил и улыбался. Словно кто-то повлек Передонова к нему, и Пыльников повел его по темным, грязным улицам, а кот бежал рядом и светил зелеными зрачками… [11]
11
11. Антоша Гудаевский уже спал, когда отец вернулся из клуба. Утром, когда Антоша Гудаевский уходил в гимназию, отец
— Подло! Гадко! Низко! Омерзительно! К чорту на рога! Кошке под хвост! Караул!
Потом он накинулся на Антошу, спустил ему штанишки, осмотрел его тоненькое тело, испещренное розовыми узкими полосками, и вскрикнул пронзительным голосом;
— География Европы, издание семнадцатое!
Он подхватил Антошу на руки и побежал к жене. Антоше было неудобно и стыдно, и он жалобно пищал.
Юлия Петровна погружена была в чтение романа. Заслышав издали мужнины крики, она догадалась, в чем дело, вскочила, бросила книгу на пол и забегала по горнице, развеваясь пестрыми лентами и сжимая сухие кулачки.
Гудаевский бурно ворвался к ней, распахнув дверь ногою.
— Это что? — закричал он, поставил Антошу на пол и показал ей его открытое тело. — Откуда этакая живопись! Юлия Петровна задрожала от злости и затопала ногами.
— Высекла, высекла! — закричала она, — вот и высекла!
— Подло! Преподло! Анафемски расподло! — кричал Гудаевский, — как ты осмелилась без моего ведома?
— И еще высеку, на зло тебе высеку, — кричала Гудаевская, — каждый день буду сечь.
Антоша вырвался и, застегиваясь на ходу, убежал, а отец с матерью остались ругаться. Гудаевский подскочил к жене и дал ей пощечину. Юлия Петровна взвизгнула, заплакала, закричала:
— Изверг! Злодей рода человеческого! В гроб вогнать меня хочешь!
Она изловчилась, подскочила к мужу и хлопнула его по щеке.
— Бунт! Измена! Караул! — закричал Гудаевский. И долго они дрались, — все наскакивали друг на друга. Наконец устали. Гудаевская села на пол и заплакала.
— Злодей! Загубил ты мою молодость, — протяжно и жалобно завопила она.
Гудаевский постоял перед нею, примерился было хлопнуть ее по щеке, да передумал, тоже сел на пол против жены и закричал:
— Фурия! Мегера! Труболетка бесхвостая! Заела ты мою жизнь!
— Я к маменьке поеду, — плаксиво сказала Гудаевская.
— И поезжай, — сердито отвечал Гудаевский, — очень рад буду, провожать буду, в сковороды бить буду, на губах персидский марш сыграю.
Гудаевский затрубил в кулак резкую и дикую мелодию.
— И детей возьму! — крикнула Гудаевская.
— Не дам детей! — закричал Гудаевский. Они разом вскочили на ноги и кричали, размахивая руками:
— Я вам не оставлю Антошу, — кричала жена.
— Я вам не отдам Антошу, — кричал муж.
— Возьму!
— Не дам!
— Испортите, избалуете, погубите!
— Затираните!
Сжали кулаки, погрозили друг другу и разбежались, — она в спальню, он в кабинет. По всему дому пронесся стук двух захлопнутых дверей.
Антоша сидел в отцовом кабинете. Это казалось ему самым удобным, безопасным местом. Гудаевскнй бегал по кабинету и повторял:
— Антоша, я не дам тебя матери, не дам.
— Ты отдай ей Лизочку, — посоветовал Антоша. Гудаевский остановился, хлопнул себя ладонью по лбу и крикнул:
— Идея!
Он выбежал из кабинета. Антоша робко выглянул в коридор и увидел, что отец пробежал в детскую. Оттуда послышался Лизин плач и испуганный нянькин голос. Гудаевский вытащил из детской за руку навзрыд плачущую, испуганную Лизу, привел ее в спальню, бросил матери и закричал:
— Вот тебе девчонка, бери ее, а сын у меня остается на основании семи статей семи частей свода всех уложений.
И он убежал к себе, восклицая дорогой:
— Шутка! Довольствуйся малым, секи понемножку! Ого-го-го!
Гудаевская подхватила девочку, посадила ее к себе на колени и принялась утешать. Потом вдруг вскочила, схватила Лизу за руку и быстро повлекла ее к отцу. Лиза опять заплакала.
Отец и сын услышали в кабинете приближающийся по коридору Лизин рев. Они посмотрели друг на друга в изумлении.
— Какова? — зашептал отец, — не берет! К тебе подбирается.
Антоша полез под письменный стол. Но в это время уже Гудаевская вбежала в кабинет, бросила Лизу отцу, вытащила сына из-под стола, ударила его по щeке, схватила за руку и повлекла за собою, крича:
— Пойдем, голубчик, отец твой — тиран. Но тут и отец спохватился, схватил мальчика за другую руку, ударил его по другой щеке и крикнул:
— Миленький, не бойся, я тебя никому не отдам.
Отец и мать тянули Антошу в разные стороны и быстро бегали кругом. Антоша между ними вертелся волчком и в ужасе кричал:
— Отпустите, отпустите, руки оборвете.
Как-то ему удалось высвободить руки, так что у отца и у матери остались в руках только рукава от его курточки. Но они не замечали этого и продолжали яростно кружить Антошу. Он кричал отчаянным голосом:
— Разорвете! В плечах трещит! Ой-ой-ой, рвете, рвете! Разорвали!
И точно, отец и мать вдруг повалились в обе стороны на пол, держа в руках по рукаву от Антошиной курточки. Антоша убежал с отчаянным криком:
— Разорвали, что же это такое!
Отец и мать, оба вообразили, что оторвали Антошины руки. Они завыли от страха, лежа на полу:
— Антосю разорвали!
Потом вскочили и, махая друг на друга пустыми рукавами, стали кричать наперебой:
— За доктором! Убежал! Где его руки! Ищи его руки!
Они оба заерзали на полу, рук не нашли, сели друг против друга и, воя от страха и жалости к Антоше, принялись хлестать друг друга пустыми рукавами, потом подрались и покатились по полу. Прибежали горничная и нянька и розняли господ.
XIX
Странности в поведении Передонова все более день ото дня беспокоили Хрипача. Он посоветовался с гимназическим врачом, не сошел ли Передонов с ума. Врач со смехом ответил, что Передонову сходить не с чего, а просто дурит по глупости. Поступали и жалобы. Начала Адаменко, она прислала директору тетрадь ее брата с единицею за хорошо исполненную работу.
Директор во время одной из перемен пригласил к себе Передонова.
«А, право, похож на помешанного», — подумал Хрипач, увидев следы смятения и ужаса на тупом, сумрачном лице Передонова.
— Я имею к вам претензию, — заговорил Хрипач сухою скороговоркою. — Каждый раз, как мне приходится давать урoк рядом с вами, у меня голова буквально трещит, — такой хохот подымается в вашем классе. Не могу ли я вас просить давать уроки не столь веселого содержания? «Шутить и все шутить, — как вас на это станет»?
— Я не виноват, — сердито сказал Передонов, — они сами смеются. Да и нельзя же все о букве Ь да о сатирах Кантемира говорить, иногда и скажешь что-нибудь, а они сейчас зубы скалят. Распущены очень. Подтянуть их надо.
— Желательно, и даже необходимо, чтобы работа в классе имела серьезный характер, — сухо сказал Хрипач. — И еще одно.
Хрипач показал Передонову две тетради и сказал:
— Вот две тетради по вашему предмету, обе учеников одного класса, Адаменка и моего сына. Мне пришлось их сравнить, и я принужден сделать вывод о вашем не вполне внимательном отношении к делу. Последняя работа Адаменка, исполненная весьма удовлетворительно, оценена единицею, тогда как работа моего сына, написанная хуже, заслужила четверку. Очевидно, что вы ошиблись: балл одного ученика поставили другому, и наоборот. Хотя человеку свойственно ошибаться, но все же прошу вас избегать подобных ошибок. Они возбуждают совершенно основательное неудовольствие родителей и самих учащихся.
Передонов пробормотал что-то невнятное.
В классах он со злости усиленно принялся дразнить маленьких, наказанных на-днях по его жалобам. Особенно напал он на Крамаренка. Тот молчал, бледнел под своим темным загаром, и глаза сверкали.
Выйдя из гимназии, Крамаренко в этот день не торопился домой. Он постоял у ворот, поглядывая на подъезд. Когда вышел Передонов, Крамаренко пошел за ним, в некотором отдалении, пережидая редких прохожих.
Передонов шел медленно. Хмурая погода наводила на него тоску. Его лицо в последние дни принимало все более тупое выражение. Взгляд или был остановлен на чем-то далеком, или странно блуждал. Казалось, что он постоянно всматривается за предмет. От этого предметы в его глазах раздваивались, млели, мережили.