Том 2. Стихотворения 1909-1917

Брюсов Валерий Яковлевич

1914

Портрет («Привык он рано презирать святыни…»)

Привык он рано презирать святыни И вдаль упрямо шел путем своим. В вине, и в буйной страсти, и в морфине Искал услад, и вышел невредим. Знал преклоненья; женщины в восторге Склонялись целовать его стопы. Как змеерушащий святой Георгий, Он слышал яростный привет толпы. И, проходя, как некий странник в мире, Доволен блеском дня и тишью тьмы, Не для других слагал он на псалтири, Как царь Давид, певучие псалмы. Он был везде: в концерте, и в театре, И в синема, где заблестел экран; Он жизнь бросал лукавой Клеопатре, Но не сломил его Октавиан. Вы пировали с ним, как друг, быть может? С ним, как любовница, делили дрожь? Нет, одиноко был им искус прожит, Его признанья, — кроме песен, — ложь. С недоуменьем, детским

и счастливым, С лукавством старческим — он пред собой Глядит вперед. Простым и прихотливым Он может быть, но должен быть — собой!

1912

Женский портрет

Что я могу припомнить? Ясность глаз И детский облик, ласково-понурый, Когда сидит она, в вечерний час, За ворохом шуршащей корректуры. Есть что-то строгое в ее глазах, Что никогда расспросов не позволит. Но, может быть, суровость эта — страх, Что кто-нибудь к признаньям приневолит. Она смеяться может, как дитя, Но тотчас поглядит лицом беглянки, Застигнутой погоней; миг спустя Она опять бесстрастно правит гранки. И, что-то важное, святое скрыв На самом дне души, как некий идол, Она — как лань пуглива, чтоб порыв Случайный — тайны дорогой не выдал. И вот сегодня — ясность этих глаз Мне помнится; да маленькой фигуры Мне виден образ; да, в вечерний час, Мне слышен ровный шелест корректуры…

1913

Завещание

Я жизнь прожила безотрадно, бесцельно, И вот, как похмелье от буйного пира, Осталась мне горечь тоски беспредельной И смутная ненависть к радостям мира. Как всем, мне весна, в ликовании ярком, Лучами сверкала, дышала сиренью, И жизнь мне казалась приветливым парком, Где тайно беседки зовут к наслажденью. Нo ранняя буря промчалась над садом, Сломала сирени и завязи яблонь, Наплакалась ливнем, натешилась градом, Цветник мой был смыт, и был сад мой разграблен. И после настало желанное лето, И хмурая осень, и холод под снегом… И не было в сердце на зовы ответа, И не было силы довериться негам. Другим расцветут, с новым маем, фиалки, Другие поплачут у выжженной нивы… Мы — нищи, мы — робки, мы — стары, мы — жалки. Кто мертвый, будь мертвым! живите, кто живы!

1913

На церковной крыше

На церковной крыше, У самого золотого креста (Уже восхода полоски наметились), Как две летучих мыши, Две ведьмы встретились: Одна — стара и толста, Другая — худа и моложе (Лицо с кошачьей мордочкой схоже), И шептались, ветра весеннего тише. — Сестра, где была? — Старуха захохотала. — Тра-ла-ла! Всю ночь наблюдала: Юноша собирался повеситься! Все шагал, писал и смотрел На серп полумесяца, Лицом — как мел. Любовь, как видно, замучила. Ждать мне наскучило, И я, против правил, Подсказала ему: «удавись!» Он в петлю голову вставил И повис. Худая в ответ улыбнулась. — И мне досталось! В грязных номерах натолкнулась, Как девушка старику продавалась. Старичонка — дряхлый и гадкий, Горб, как у верблюда, А у нее глаза — как загадки, И плечи — как чудо. Как был он противен, сестра, А она молчала! Я до утра, Сидя в углу, наблюдала. Так, у золотого креста, На церковной крыше, Как две летучих мыши, Шептались две ведьмы. И та, что была и стара и толста, Прибавила: — Хоть это и против правила, Но будем по утрам встречаться и впредь мы!

1914

Простенькая песня

Ты, в тени прозрачной Светлого платана, Девочкой играла Утром рано-рано. Дед твердил с улыбкой, Ласков, сед и важен, Что далеким предком Был платан посажен. Ты, в тени прозрачной Светлого платана, Девушкой скрывалась В первый час тумана. Целовалась сладко В тихом лунном свете, Так, как целовались Люди ряд столетий. Ты, в тени прозрачной Светлого платана, Женщиной рыдала Под напев фонтана. Горестно рыдала О минутной сказке Опалившей страсти, Обманувшей ласки. Ты, в тени прозрачной Светлого платана, В старость вспоминала Жизнь, как мир обмана, Вспоминала, с грустной Тишиной во взоре, Призрачное счастье, Медленное горе. И,

в тени прозрачной Светлого платана, Так же сладко дремлет Прежняя поляна. Ты же на кладбище, Под плакучей ивой, Спишь, предавшись грезе, Может быть, счастливой.

1913

Она

Она любила строй беспечный Мечтаний, уводящих вдаль, Цветы, снежинки, пояс млечный И беспричинную печаль. Она любила, ночью зимней, Невестой медлить у окна, В своих стихах, как в тихом гимне, Твердя безвольно: я — одна! Она ждала, ждала кого-то, Кто, смел, безумен и красив, Всю жизнь отдаст ей без отчета, Всю жизнь сольет в один порыв. Но Рок был странно беспощаден, Не обманул и не свершил. Тот не был жарок, не был хладен, Он и любил и не любил. Его не-пламенные ласки, Его обдуманная речь, Его лицо — как образ маски — Могли овеять, но не сжечь. Стремясь в мятежную безбрежность Она искала крыльев, но Он приносил ей только нежность… И было все предрешено!

1913

На шумных улицах

О, эти встречи мимолетные

На шумных улицах столиц…

«Венок»

Электрические светы

Мы — электрические светы Над шумной уличной толпой; Ей — наши рдяные приветы И ей — наш отсвет голубой! Качаясь на стеблях высоких, Горя в преддверьях синема, И искрясь из витрин глубоких, Мы — дрожь, мы — блеск, мы — жизнь сама! Что было красочным и пестрым, Меняя властным волшебством, Мы делаем бесцветно-острым, Живей и призрачней, чем днем. И женщин, с ртом, как рана, алым, И юношей, с тоской в зрачках, Мы озаряем небывалым Венцом, что обольщает в снах. Даем соблазн любви продажной, Случайным встречам — тайный смысл; Угрюмый дом многоэтажный Мы превращаем в символ числ. Из быстрых уличных мельканий Лишь мы поэзию творим, И с нами — каждый на экране, И, на экране кто, — мы с ним! Залив сияньем современность, Ее впитали мы в себя, Всю ложь, всю мишуру, всю бренность Преобразили мы, любя, — Мы — электрические светы Над шумной уличной толпой, Мы — современные поэты, Векам зажженные Судьбой!

1913

Вечером

Дрожащей проволоки альт Звенит так нежно; Заполнен сумрачный асфальт Толпой мятежной. Свистки авто и трамов звон Поют так нежно; Вечерний город полонен Толпой мятежной. Свет электрических шаров Дрожит так нежно; Ты слышишь ли немолчный зов Толпы мятежной? Вот девушки случайный взор Блеснул так нежно; О, кто его так быстро стер Толпой мятежной? Тень синеватая легла Вокруг так нежно, И проститутки без числа В толпе мятежной.

25 мая 1914

На полетах

Пропеллеры, треща, стрекочут: То клекоты бензинных птиц О будущем земли пророчат. Но сколько нежных женских лиц! Иглой заостренные шляпы, Зелено-белые манто, — И как-то милы даже всхрапы На круг въезжающих авто. В живой толпе кафешантанной Я уловил случайно вновь Давно знакомый взгляд… Как странно! Твой взгляд, бессмертная любовь! И, пестрой суеты свидетель, Я веру в тайну берегу, Не видя в сини «мертвых петель», — Воздушных вымыслов Пегу.

Май 1914

Москва

У канала

В угрюмом сумраке ночей безлунных Люблю я зыбкость полусонных вод. Приникнув к жесткости оград чугунных, Люблю следить волны унылый ход. Свет фонарей, раздробленный движеньем, Дрожит в воде семьей недлинных змей, А баржи спят над зыбким отраженьем Глубоким сном измученных зверей. Так близко Невский, — возгласы трамваев, Гудки авто, гул тысяч голосов… А серый снег, за теплый день растаяв, Плывет, крутясь, вдоль темных берегов. Так странно: там — кафе, улыбки, лица… Здесь — тишь, вода и отраженный свет. Все вобрала в водоворот столица, На все вопросы принесла ответ. И если жизнью, слишком многострунной, Измучен ты, — приди ко мне, сюда, Перешагни чрез парапет чугунный, И даст тебе забвение вода.