Том 2. Стихотворения 1961–1972

Слуцкий Борис Абрамович

«Конец сороковых годов…»

Конец сороковых годов — сорок восьмой, сорок девятый — был весь какой-то смутный, смятый. Его я вспомнить не готов. Не отличался год от года, как гунн от гунна, гот от гота во вшивой сумрачной орде. Не вспомню, ЧТО, КОГДА и ГДЕ. В том веке я не помню вех, но вся эпоха в слове «плохо». Чертополох переполоха проткнул забвенья белый снег. Года, и месяцы, и дни в плохой период слиплись, сбились, стеснились, скучились, слепились в

комок. И в том комке — они.

АСТРОНОМИЯ И АВТОБИОГРАФИЯ

Говорят, что Медведиц столь медвежеватых и закатов, оранжевых и рыжеватых,— потому что, какой же он, к черту, закат, если не рыжеват и не языкат, — в небесах чужеземных я, нет, не увижу, что граница доходит до неба и выше, вдоль по небу идет, и преграды тверды, отделяющие звезду от звезды. Я вникать в астрономию не собираюсь, но, родившийся здесь, умереть собираюсь здесь! Не где-нибудь, здесь! И не там — только здесь! Потому что я здешний и тутошний весь.

СЕЛЬСКОЕ КЛАДБИЩЕ

(Элегия)

На этом кладбище простом покрыты травкой молодой и погребенный под крестом, и упокоенный звездой. Лежат, сомкнув бока могил. И так в веках пребыть должны, кого раскол разъединил мировоззрения страны. Как спорили звезда и крест! Не согласились до сих пор! Конечно, нет в России мест, где был доспорен этот спор. А ветер ударяет в жесть креста и слышится: Бог есть! И жесть звезды скрипит в ответ, что бога не было и нет. Пока была душа жива, ревели эти голоса. Теперь вокруг одна трава. Теперь вокруг одни леса. Но, словно затаенный вздох, внезапно слышится: Есть Бог! И словно приглушенный стон: Нет бога! — отвечают в тон.

«Иллюзия давала стол и кров…»

Иллюзия давала стол и кров, родильный дом и крышку гробовую, зато взамен брала живую кровь, не иллюзорную. Живую. И вот на нарисованной земле живые зашумели ели, и мы живого хлеба пайку ели и руки грели в подлинной золе.

«Отлежали свое в окопах…»

Отлежали свое в окопах, отстояли в очередях, кое-кто свое в оковах оттомился на последях. Вот и все: и пафосу — крышка, весь он выдохся и устал, стал он снова Отрепьевым Гришкой, Лжедимитрием быть перестал. Пафос пенсию получает. Пафос хвори свои врачует, И во внуках души не чает. И земли под собой не чует. Оттого, что жив, что утром кофе черный медленно пьет, а потом с размышлением мудрым домино на бульваре забьет.

«Это — мелочи. Так сказать, блохи…»

Это — мелочи. Так сказать, блохи. Изведем. Уничтожим дотла. Но дела удивительно плохи. Поразительно плохи дела. Мы — поправим, наладим, отладим, будем пыль из старья колотить и проценты, быть может, заплатим. Долг не сможем

ни в жисть заплатить. Улучшается все, поправляется, с ежедневным заданьем справляется, но задача, когда-то поставленная — нерешенная, как была, и стоит она — старая, старенькая, и по-прежнему плохи дела.

«Жгут архивы. К большим переменам…»

Жгут архивы. К большим переменам нету более точных примет. Видно, что-то опять перемелет жернов. Что-то сойдет на нет. Дым архивов. Легкий, светлый дым-дымок. И уносит эпоху с ветром. Кто бы только подумать мог? Вековухой и перестарком только памяти вековать, а архивы перестали, прекратили существовать.

КРАЙ ЗЕМЛИ

Ехал бог на белой кобыле, а за ним до края земли небольшие автомобили малой скоростью нас везли. Только там, где земля кончается, раскрывается пропасти пасть. Вот он, автомобиль! Качается перед тем, как упасть. И сперва колеса передние тщетно край земли когтят, а потом колеса последние оскользаются и летят. Край земли, край земли! Дальше некуда. Оторопь на мгновенье берет. И уже нам жить больше некогда. Головою вниз — прямо вперед!

«Люди сметки и люди хватки…»

Люди сметки и люди хватки победили людей ума — положили на обе лопатки, наложили сверху дерьма. Люди сметки, люди смекалки точно знают, где что дают, фигли-мигли и елки-палки за хорошее продают. Люди хватки, люди сноровки знают, где что плохо лежит. Ежедневно дают уроки, что нам делать и как нам жить.

«Не верю в величие величины…»

Не верю в величие величины: большущие сукины сыны с удобством, как солдаты белье, таскают величие свое, величие грязное носят и даже почтения просят… Послушайте мнение мое! Величие планируемое, спускаемое сверху — оно не пройдет проверку. Давайте установим срок, хотя бы в полвека, чтоб миром объявлять мирок любого человека. Давайте памятники сооружать сначала не из металла, чтоб, если после разрушать, не так обидно стало. Как Ленин, который на гипс один ваятелям выдал право. Проверим величие величин,— так ли они величавы.

«Сидя на полу…»

Сидя на полу, а где — не важно и за что — не важно, ясно только то, что на полу — трудно быть величественным. Проверяйте деятелей по тому, как они и выглядят и действуют, сидя на полу. На коне любой дурак державен и торжественен. Что, если ссадить его с седла, попросить его хоть ненадолго разместиться на полу? Что он будет делать и — как выглядеть, сидя на полу?