Том 2. Стихотворения

Бальмонт Константин Дмитриевич

Голубой, зеленый, желтый, красный

Голубой, зеленый, желтый, ярко-красный, Степени различной светлой теплоты. Незабудка, стебель, лютик, арум страстный, Это – возрастанье красочной мечты. Голубые очи детства золотого, Изумруды мая, лето, страсть, зима, Душные теплицы, ночь – и снова, снова Лампа, звезды, взоры, сказка, ласка, тьма.

Золотистый

Лютик золотистый, Греза влажных мест, Луч, и шелк цветистый, Светлый сон невест. Пляска брызг огнистых В пламени костров, Между красно – мглистых Быстрых

огоньков. Колос, отягченный Числами зерна, Вечер позлащенный, Полная Луна.

Прощально-золотистый

Тихий шелест Сентября, И умильный свист синицы, Улетающие птицы, Пышный праздник янтаря. Праздник Солнца золотого, Углубленный небосклон, На лазури – желтый клен, Остров моря голубого. Все оттенки желтизны, Роскошь ярких угасании, Трепет красочных прощаний, Траур Лета и Весны.

Зеленый

На странных планетах, чье имя средь нас неизвестно, Глядят с восхищеньем, в небесный простор, существа, Их манит звезда, чье явленье для них – бестелесно, Звезда, на которой сквозь Небо мерцает трава. На алых планетах, на белых, и ласково-синих, Где светят кораллом, горят бирюзою поля, Влюбленные смотрят на остров в небесных пустынях, В их снах изумрудно, те сны навевает – Земля.

Зеленый и черный

Подвижная сфера зрачков, в изумруде текучем сужаясь, Расширяясь, сливает, безмолвно, привлеченную душу с душой. В глубоких зрачках, искушенья, во влаге зеленой качаясь, Как будто бы манят, внушают: «Приблизься, ты мне не чужой». О, травянистый изумруд, Глаза испанки светлокудрой! Какой художник нежно-мудрый, Утонченник, сказался тут? Где все так жарко, чернооко, Где всюду черный цвет волос, – В сияньи белокурых грез, Испанка-нимфа, одиноко, Порой возникнет – и на вас Струит огонь зеленых глаз. Всего красивей черный цвет В зрачках зеленых глаз. Где водный свет? Его уж нет. Лишь черный есть алмаз! Зелено-бледная вода, Русалочий затон, – О, не одна здесь спит беда, И чуток этот сон. И каждый миг, и каждый час Воздушный изумруд, Воздушный цвет зеленых глаз Поет мечте: «Я тут!» Зрачек растет, и жадный свет Зовет, берет, светясь. Где целый мир? Его уж нет, Лишь черный есть алмаз!

Синий

Пустынями эфирными, эфирными-сапфирными, Скитается бесчисленность различно-светлых звезд. Над этими пространствами, то бурными, то мирными, Душою ощущается в Эдем ведущий мост. Зовется ли он Радугой, навек тысячецветною, Зовется ли иначе как, значения в том нет. Но синий цвет – небесный цвет, и грезою ответною Просящему сознанию дает он ряд примет. Примет лазурно-радостных нам в буднях много светится, И пусть, как Море синее, дороги далеки, «Дойдешь», тебе вещает лен, там в Небе все отметится, «Дойдешь», твердят глаза детей, и шепчут васильки.

Нежно-лиловый

Колокольчик на опушке леса, С звонами, что внятны слуху фей, Бархатисто-пышная завеса, Возле лиловатых орхидей. В лепете романса – цвет сирени, Сад мечты, и в нем упавший лист, В красочном контрасте – свет и тени, На руке лилейной – аметист.

Фиолетовый

Мне снилось множество цветов, Багряных, алых, золотистых, Сапфирно-синих лепестков, И снов, застывших в аметистах. Но между всех цветочных сил, Я видел, в призрачной картине, Что красный цвет внизу застыл, А цвет зеленый – посредине. Но выше – выше, в синеву, Восходит множество фиалок, И в сновиденьи наяву Я вижу белый храм Весталок. Их не встревожит зов ничей, Им Ночь моления внушает, И взор фиалковых очей В себе бездонность отражает. И быстро, быстро, быстро – я Несусь мечтою к ним, предельным, В лесной пустыне Бытия Забвенье пью фиалом цельным.

Хрустально-серебристый

Звуки лютни в свете лунном, Словно сказка, неживые, В сновиденьи многострунном Слезы флейты звуковые. Лики сонных белых лилий В озерной зеркальной влаге, Призрак ангелов, их крылий, Сон царевны в лунной саге.

Опалово-зимний

Легкий слой чуть выпавшего снега, Серп Луны в лазури бледно-синей, Сеть ветвей, узорная их нега, Кружевом на всем – воздушный иней. Духов серебристых замок стройный, Сонмы фей в сплетеньях менуэта, Танец блесток, матово-спокойный, Бал снежинок, вымышленность света.

Голубовато-белый и красновато-серый

Голубовато-белый и красновато-серый, В дворце людского мозга два цвета-вещества. Без них мы не имели б ни знания, ни веры, Лишь с ними область чувства и наша мысль жива. Чрез них нам ярко светят душевные эфиры, Напевность ощущений слагается в узор. В дворце людского мозга играют скрипки, лиры, И чудо-панорама струит просвет во взор Во внутренних чертогах сокровища без меры, Цветут, пьянят, чаруют – не день, не час, века – Голубовато-белый и красновато-серый В дворце людского мозга два странные цветка.

Белый

Нарцисс, восторг самовлюбленности, До боли сладостные сны, Любовь – до смерти, до бездонности, Всевластность чистой Белизны. Нарцисс, забвенье жизни, жалости, Желанье, страстность – до того, Что в белом – в белом! – вспышка алости, Забвенье лика своего. Нарцисс, туман самовнушения, Любовь к любви, вопрос-ответ, Загадка Жизни, отражение, Венчальный саван, белый цвет.

Черный

Как ни странно это слышать, все же истина верна: – Свет противник, мрак помощник прорастанию зерна. Под землею призрак жизни должен выждать нужный срок, Чтобы колос золотистый из него родиться мог. В черной тьме биенье жизни, зелень бледная, росток, Лишь за этим стебель, колос, пышность зерен, желтый сок. Мировой цветок, который назван Солнцем меж людей, Утомясь, уходит в горы, или в глубь ночных морей. Но, побывши в сонном мраке, в час рассвета, после грез, Он горит пышнее, чем маки, ярче самых пышных роз. Черный уголь – символ жизни, а не смерти для меня: – Был Огонь здесь, говорю я, будет вновь напев Огня, И не черный ли нам уголь, чтоб украсить светлый час, Из себя произрождает ярко-праздничный алмаз. Все цвета в одном согласны входят все они – в цветы. Черной тьме привет мой светлый мой светлый, в Литургии Красоты!