Том 2. Стихотворения

Бальмонт Константин Дмитриевич

9

Отчего душа проснулась? Я спросил, тревожный, знойный, Ты безмолвно усмехнулась, И умчал нас танец стройный.

10

Это счастие откуда? Но опять, одной улыбкой, Ты сказала: «Радость чуда». И помчал нас танец зыбкий.

11

Душа полна растроганности кроткой, Я в сад вошел, и осчастливлен был Нежданно-нежною находкой: Вдруг вижу, вот, я полюбил.

12

Я нашел, весь пронзенный лучами, цветок, И

как тучка на небе, я медлю и таю, Так желанен мне каждый его лепесток, Что, смотря на расцвет, я и сам расцветаю.

13

В тебе музыкальные сны, Зеркальность бестрепетных взоров, Сверканье певучей струны, Согласье манящих узоров.

14

Ты вся – светловодный ручей, Бегущий средь мягких излучин, Твой взор – чарованье лучей, Твой смех упоительно-звучен.

15

Ты свет примирительный льешь, Но вдруг, словно в ткани узорной, Ты прячешься, дразнишь, зовешь, И смотришь лукаво-задорной.

16

Будь вечно такою счастливой, Что, если узнаешь ты горе, Лишь легкой плакучею ивой Оно б отразилось во взоре.

17

Когда ты в зеркальности чистой Допустишь хоть трепет случайный, В душе моей лик твой лучистый Все ж будет бестрепетной тайной.

18

Я тебя сохраню невозбранно, И мечты, что пленительно-юны, О, воздушная польская панна, Я вложу, в золотистые струны.

19

Когда ты узнаешь смущенность, О, вспомни, что, нежно тоскуя, Тебе отдавая бездонность, В ответ ничего не прошу я.

20

Нежное золото в сердце зажглось. Если кто любит блистающий свет, Как же он Солнцу поставит вопрос? В самой любви есть ответ.

21

О, Польша! Я с детства тебя полюбил, Во мне непременно есть польская кровь: Я вкрадчив, я полон утонченных сил, Люблю, и влюблен я в любовь.

22

Твой нежный румянец, И нежные двадцать два года – Как будто ты танец Красивого в плясках народа!

Финская колыбельная песня

Нинике

Спи, моя деточка, глазки свои закрывая, Спи, моя девочка, птичка моя полевая, Светлоголовка, усни, хорошо тебе будет, Спи, моя деточка, Бог тебя завтра разбудит. Птичке своей Он навеет воздушные грезы, Сплел колыбель ей он нежно из листьев березы, Сон наклонился с дремотой, и шепчет сквозь ветку: Есть ли здесь деточка? Я убаюкаю детку. Спит ли здесь деточка в мягкой своей колыбельке? Славно ли деточке в теплой уютной постельке? Спи, моя девочка, глазки свои закрывая, Спи, моя деточка, птичка моя полевая.

Осень («Белесоватое Небо, слепое, и ветер тоскливый…»)

1

Белесоватое Небо, слепое, и ветер тоскливый Шелесты листьев увядших, поблекших в мелькании дней. Шорох листвы помертвевшей, и трепет ее торопливый, Полное скорби качанье далеких высоких стеблей. Степь за оградою сада, просторы полей опустелых, Сонные мертвые воды затянутой мглою реки, Сказочность облачных далей, безмолвных, печальных, и белых, Шелесты листьев увядших, их вздохи, и лепет тоски. Смутная тайна мгновений, которые вечно стремятся, Падают с призрачным звоном по склонам скалистых времен, Осени саван сплетают, и траурной тканью ложатся, Зимний готовят, холодный, томительный, длительный сон.

2

На кладбище старом пустынном, где я схоронил все надежды, Где их до меня схоронили мой дед, мой отец, мой брат, Я стоял под Луной, и далеко серебрились, белели одежды, Это вышли из гроба надежды, чтобы бросить последний свой взгляд. На кладбище старом пустынном, качались высокие травы, Немые, густые, седые и сердце дрожало в ответ. О, надежды, надежды, надежды, неужели мертвы навсегда вы? Неужели теперь вы мне шлете замогильный, прощальный привет? На кладбище старом пустынном, – услышал ответ я безмолвный, – Ты сам схоронил нас глубоко, ты сам закопал нас навек. Мы любили тебя, мы дышали, мы скользили, как легкие волны, Но твое охладевшее сердце отошло от сияющих рек. На кладбище старом пустынном, в безвременье ночи осенней, За нами приходишь ты поздно, отсюда закрыта стезя. Посмотри, все короче минуты, посмотри, все мгновенной, мгновенней В истечении Времени брызги, – и продлить нам свиданье нельзя. На кладбище старом пустынном, с сознанием, полным отравы, Под мертвой Луною, сияньем, как саваном, был я одет. И мгновенья ниспали в столетья, и качались высокие травы, И отчаянье бледно струило свой холодный безжизненный свет.

В белом

Я сидел с тобою рядом,   Ты была вся в белом. Я тебя касался взглядом,   Жадным, но несмелым. Я хотел в твой ум проникнуть   Грезой поцелуя. Я хотел безгласно крикнуть,   Что тебя люблю я. Но кругом сидели люди,   Глупо говорили. Я застыл в жестоком чуде,   Точно был в могиле. Точно был в гробу стеклянном,   Где-то там – другие. Я – с своим виденьем странным,   В сказке летаргии. И твои глаза горели   В непостижной дали. Но мои сказать не смели,   Почему мерцали. Ты – невеста, ты – чужая,   Ты и он – мечтанья. Но застыл я, твердо зная,   Что любовь – страданье. Вижу, вижу, как другого   Счастье ослепило. Я утратил силу слова,   Но сильна могила. Кто узнал с другим слиянье,   Тем не возродиться. Я застыл, как изваянье,   Знаю, нам не слиться. Смерть свои соткала сети,   Смерть непобедима. Если есть любовь на свете,   Ты лишь мной любима!

Прощай

За наше «Когда-то» – последний привет. И больше ни мысли, ни памяти нет. Что было, то было. Что будет, не ждет. И Солнце все дальше и дальше идет. В разбеге прибоя таится отлив. Но море рокочет, и рокот красив. Мы счастливы были безумьем любви. Минутным, неверным меня не зови. Я нежен, я верен отшедшей мечте. Но вот уже эти признанья – не те. Я счастлив – я светел – один – как звезда. Не помни. Не думай. Прощай. Навсегда.