Том 2
Шрифт:
— Я вас затянул сюда. Мой черед и сидеть!
Но его втолкнули в мазанку, где уже горели в очаге сучья и бурьян и кипел горшок с мучной болтушкой.
Внезапно послышались снаружи голоса. Кто-то хрипло закричал:
— Есть ли тут душа живая? Откликнись, или силой войдем.
Схватив топоры, мужики встали у входа и отодвинули дверь. Вошел покрытый инеем старик. Лицо и борода его были в крови. За ним показались четыре татарина.
— Хлеб да соль! Дайте передохнуть и согреться. Всю ночь мотались по степи, чуть не поколели. Я — Апоница, слуга князя Феодора Юрьевича рязанского. Татар не бойтесь, они мне даны провожатыми до первой нашей заставы. Вас они не тронут.
Мужики отступили, убрали топоры за пояс. Кудряш сказал по-половецки:
— Зайдите, хлеба преломить.
Татары толпились у входа, переговариваясь между собой. Двое пошли треножить коней, двое шагнули в мазанку, скрестили на груди в знак привета черные руки.
Все опустились на пятки тесным кругом, косясь друг на друга. Татары протянули руки к огню. Кудряш вытащил из берестяного кошеля каравай. Разрезал ножом и дал по куску татарам.
— Куда и откуда Бог несет, Апоница? Кто тебя так попотчевал?
Апоница рассказал о злодейском избиении русского посольства. О том, что ему сам царь Батыга позволил уехать в Рязань, рассказать князю Юрию Ингваревичу о гибели его сына. «Эти ироды меня не трогали. Верно, живым доберусь до Рязани».
— А какой из себя Батыга? Неужели его видел?
Мужики жадно рассматривали татар, о которых столько слышали ужасов. Теперь они сидели рядом и, довольные, грызли сухой хлеб. На них были меховые долгополые шубы шерстью вверх. Шаровары такие же, но шерстью внутрь, из конской кожи, а шубы — бараньи. На ногах широкие сапоги, выложенные внутри войлоком. На голове остроконечные собачьи малахаи с наушниками и назатыльниками. На поясе длинные кривые мечи и кистени с цепочкой, на конце которой железная гиря.
Татарин вытащил из-за пазухи деревянную чашку, накрошил в нее хлеба и показал на горшок в печи. Ваула отлил ему из горшка болтушки и спросил:
— Юрта твоя далеко?
Кудряш перевел по-половецки.
Монгол подумал, понял и махнул рукой:
— Два года ехать!
— А сколько лет ты воюешь?
— Уже двадцать лет…
Лицо у татарина было темное, в морщинах, как сосновая кора. Редкие усы свешивались на губы.
Съев хлеб, намоченный в болтушке, татарин выпил всю чашку. Он вылизал ее языком и дал соседу. Тот тоже попросил болтушки.
Лица у всех были угрюмые, темные, узкие черные глаза косились на русских и осматривали их с головы до ног.
Кудряш сказал:
— Хотя они наш хлеб едят, а все же готовы нас прирезать. Выбирайтесь потихоньку отсюда. Мы сами проводим Апоницу.
Монголы о чем-то между собой переговаривались, показывая глазами на русских. Когда мужики стали выходить один за другим, монголы вскочили и выбежали из мазанки, хватая короткие копья с железными крюками.
— Эти крюки, чтобы нас с седла стаскивать! — сказал Кудряш.
Апоница взобрался на коня. Монголы тоже сели на маленьких заиндевевших коней и ждали.
— Идем, православные, — сказал Апоница, — глядите в оба. Они что-то задумали.
Мужики, проваливаясь по колено в снег, стали подыматься по откосу.
Выйдя из лога на равнину, мужики потянулись за Апоницей. Монголы остановились и закрутились на месте. Вдруг, припав к гриве коней, помчались на мужиков, пронеслись совсем близко и лихо повернули обратно. За ними волочился по снегу ошеломленный, сбитый с ног Ваула, захваченный двумя арканами.
— Выручайте, братки! — кричал Ваула.
Монголы удалялись вскачь.
— Пропал мужик! — воскликнул Звяга.
— Эх, беды я наделал, — простонал Савелий. — Зачем я завел вас сюда?!
Монголы остановились далеко на бугре. Они подняли Ваулу. Он зашагал за передним всадником с петлей на шее, а другие следовали за ним.
Уставший конь Апоницы плелся с трудом через сугробы. Мужики шагали хмурые, часто оглядываясь. И говорили, что теперь надо ждать больших бед и кровавых боев.
— Уж коли татары князя Феодора и послов перебили, то мира и дружбы от табунщиков не жди!
Глава четвертая
МЕТЕЛЬ НАД ОРЬГОЙ
Желтый шатер с золотым драконом на шесте возвышался над татарским станом. Он был прикреплен волосяными арканами к кольям с медными головками. В шатре ежедневно совещались ханы, по вечерам там пировали. Бату-хана окружало много приспешников, охотников до арзы, хорзы, [331] кумыса и медовых напитков, привезенных рязанским посольством.
331
Арза и хорза — хмельные монгольские напитки, вроде водки, изготовленные из молока.
Хотя дни стояли морозные, но солнце, яркое и блистающее, слегка пригревало, и в лагере было весело, оживленно и шумно.
Кони паслись в широкой степи, никогда не знавшей ни серпа, ни косы. На необозримых равнинах Дикого поля повсюду подымались к небу дымки костров и виднелись круглые, похожие на шапки, черные с белым верхом юрты, привезенные ханами. Были и белые юрты, отнятые у разгромленных кипчаков.
От солнечных лучей снежная поверхность подтаяла и к ночи покрылась хрустящим настом. Когда с севера задул холодный режущий ветер, он погнал по степи горы мелкого оледенелого инея, который со звоном и шорохом катился по ледяной коре и густо засыпал жавшихся к кострам и юртам монгольских воинов. Ветер к ночи усилился и вскоре обратился в воющий ураган. Легкие юрты сотрясались. Многие были снесены. Ветер сорвал золотисто-желтый шатер Батыя и повалил его на ближайший костер. Слуги с трудом старались сложить полотнища шатра и прикрыть драгоценные вещи и золотой трон. Батый перешел в походную войлочную юрту, где дым от костра крутился по земле, забиваемый ветром из отверстия в крыше. Ледяной ветер проникал всюду, заносил юрты сугробами снега.
Привычные к монгольским буранам, воины расправляли обычно засученные рукава своих шуб и, разрыв снег, сворачивались в нем, как сурки. Лежа в снегу, они спокойно прислушивались к завываниям завирухи, затихающим человеческим голосам, к яростному свисту ветра.
На рассвете монголы стали вылезать из сугробов. Отряхивались и брели к юртам или в лога и овраги, отыскивая костры своих родичей. У костров они пили из деревянных мисок болтушку из муки и сала, заедая ее хрустящим жареным просом. Еды было мало. Воины говорили, что пора выступать в поход, так как уже приходили к концу награбленные у кипчаков запасы. Татары садились на коней и разъезжали по степи, отыскивая свои табуны, которые метель угнала неведомо куда.