Том 3. Грабители морей. Парии человечества. Питкернское преступление (с илл.)
Шрифт:
На это янки не преминул заметить:
— Только подумать, что в течение многих тысяч лет об этой истине имели понятие лишь утки и гуси!
При свете северного сияния тело дяди Магнуса было перенесено из пещеры, где он испустил последний вздох.
На веревках и блоках его спустили с той ледяной горы, на которую он взошел первый, и внесли в станционное помещение.
Когда эскимосы под начальством Густапса и Йорника вернулись из своей экскурсии, они нашли всех европейцев и американцев коленопреклоненными пред мертвецом, который оставлен был в том же положении, в каком был найден. Можно было подумать, что это старый глава семьи председательствует за общей вечерней молитвой.
Картина была такая внушительная, что наивные эскимосы пришли в благоговейный ужас и, столпившись вокруг седовласого старца, запели свои священные гимны.
Даже Густапс был против воли тронут до глубины души. В нем проснулись последние остатки человечности. Он без труда угадал, кто такой этот мертвец. Ему смутно припомнилось детство, припомнилась мать. Он понял горе Бьёрнов. Невольно брызнули из глаз его слезы и потекли по щекам под маской. Медленно, словно сгибаясь под тяжестью воспоминаний, преклонил он колена перед величественным мертвецом и зашептал молитву, которой выучила его мать еще в детстве.
Несчастный раскаивался, но уже поздно.
В ночной тишине, нарушаемой только молитвенным шепотом присутствующих, раздался вдруг шум, слышавшийся все ближе и ближе. Слышен был голос человека, понукавшего собак, и скрип полозьев по крепкому снегу…
Кто бы это мог быть?
Фредерик и Эдмунд пошли к двери, чтобы выйти и посмотреть, кто приехал, но дверь уже растворилась, и братья Бьёрны отступили назад, пропуская приезжих.
— Грундвиг! Гуттор!.. Лутвиг!.. Гаттор!.. Какими судьбами!
— Слава Богу! — с волнением вскричал Грундвиг.
— Да святится имя Его! — отозвался Гуттор.
— Они живы! Живы!.. — воскликнули Гуттор и Грундвиг и бросились друг другу в объятия.
— Ура! Ура! — заорали четыре американца, оставленные караулить яхту, но тоже приехавшие с матросами, оставленными на клипере.
Никто не понимал этой сцены, кроме двух человек — Густапса и Йорника. Достойная парочка начала пятиться к дверям, рассчитывая воспользоваться санями Грундвига и убежать.
Но Грундвиг бодрствовал и сделал богатырю знак. Только что негодяи хотели броситься вон из двери, как Гуттор схватил их обоих за шиворот и вскричал:
— Стой, канальи! Час возмездия пробил!
Прибывшие матросы с Лутвигом, бывшим лейтенантом «Ральфа», во главе стали у выхода и загородили его.
— Гуттор, что ты делаешь? — изумились Фредерик и Эдмунд. — Ради Бога объясни, что это значит.
— Сейчас я вам объясню, ваша светлость, — весело отвечал Грундвиг. — Я просто обезумел от радости, что вы живы, и не знаю, чему это приписать… Знаете ли вы, кто тот человек, которого Гуттор держит за шиворот правой рукой?
— Это немой Густапс, — произнес удивленный Эдмунд.
— Нет, господин Эдмунд, это не немой и не Густапс!.. Ну-ка, Гуттор, стащи с него маску.
— Я и сам сниму! — бешено зарычал мнимый эскимос.
И, резким движением руки сорвав с себя маску, он отбросил ее далеко в сторону.
Оба брата вскрикнули от изумления.
— Красноглазый!.. Так вот это кто!..
С искаженным лицом, со сверкающими глазами бандит дерзко глядел на своих врагов.
— Красноглазый! — повторили еще раз молодые люди.
— Да, я Красноглазый, одно имя которого приводит вас в трепет, — подтвердил бандит. — Красноглазый, имевший глупость вас пощадить… Красноглазый, который не будет просить себе пощады, но сохранит ненависть к вам даже и после смерти.
— Свяжите этого человека и заткните ему рот, — приказал Гаттор своим матросам.
— Красноглазый, который вас проклинает! — продолжал бандит. — Красноглазый, который…
Он не договорил и захрипел.
XV
НЕТ ВОЗМОЖНОСТИ ОПИСАТЬ, В КАКОЕ отчаяние пришли Гуттор и Грундвиг, когда узнали, что их господа ускорили свой отъезд лишь по коварному наущению двух эскимосов. Злодеи, разумеется, имели в виду избавиться таким путем от слишком проницательных соглядатаев. Грундвиг объявил, что едет немедленно по следам экспедиции, оставив больного Гуттора на станции, но Эриксон решительно восстал против этого, говоря, что одного Грундвига, без Гуттора, ему запрещено отпускать.
— Можете обратиться к Рескьявику, — сказал Эриксон, — он вам то же самое скажет.
— Если наших господ убьют, Эриксон, то вы будете в этом виноваты, — заявил ему Грундвиг.
— Кто же их убьет? — спросил встревоженный лейтенант.
— Проводники-эскимосы, Густапс и Йорник.
Эриксон рассмеялся.
— Что вы только говорите, господин Грундвиг! — произнес Эриксон. — Подумайте, есть ли в этом какой-нибудь смысл?
Грундвиг, не имея доводов, чтобы убедить молодого моряка, не стал больше ничего говорить и, скрепя сердце, решил подождать выздоровления Гуттора.
Две недели прошло прежде, чем богатырь окончательно встал на ноги. Он изъявил желание ехать немедленно, чему ни Эриксон, ни Рескьявик на этот раз противиться не стали. Сани были уже запряжены, как вдруг перед самым отъездом жители первой станции с изумлением увидали Гаттора и Лутвига с десятью норландцами и четырьмя американцами, оставленными в бухте Надежды.
В нескольких словах Гаттор объяснил причину своего прибытия.
Дело в том, что однажды утром оружейный мастер клипера отправился в гости к своему приятелю, плотнику яхты. Попивая пиво и покуривая табачок, приятели мирно беседовали, как вдруг оружейный мастер, имевший очень тонкое обоняние, проговорил: