Том 3. Лорд Аффенхем и другие

Вудхаус Пелам Гренвилл

Джимми затронул нужную струнку. Глаза у его отца загорелись, ноздри защекотал запах театра.

— Бандиты мне всегда удавались… — раздумчиво произнес он. — Да, очень удавались.

— Вот именно. Взгляни на это под правильным углом! Я тебе добро делаю.

— А загримироваться нужно? — Крокер потер шею указательным пальцем.

— А как же!

— Значит, сегодня вечером?

— Часа в два ночи, я думаю.

— Я согласен!

Джимми схватил его за руку.

— Я знал, папа, что могу на тебя положиться! Крокер следовал своему ходу мыслей.

— Темный парик… синий подбородок… брови погуще…

Да, в самый раз… В точности, как у Эда. Слушай-ка, Джимми, а как мне к твоему Огдену подобраться?

— Все будет в порядке. Подождешь в моей комнате, пока не наступит время. Это, считай, твоя гримерная.

— А из дома как с ним выберемся?

— Вон, через эту дверь. Я велю Джимми ждать на боковой улочке с двух часов ночи.

— По-моему, нормально…

— Да, я все учел.

— Сбегаю в город, куплю грим.

— А я — к Джерри. Крокера осенила идея.

— Посоветуй, пускай он тоже загримируется. А то мальчишка его узнает, а потом донесет.

Джимми восхитила сообразительность отца.

— Ну, пап, молодец! А мне и в голову не пришло… У тебя прямо талант к преступлениям!

Крокер скромно ухмыльнулся.

ГЛАВА XX

Крепость заговора зависит от крепости всех его звеньев. Блистательнейшие замыслы расползаются, если хоть одно из звеньев страдает умственной отсталостью, а среди заговорщиков — человек вроде Джерри Митчелла.

Селестина, урожденная Мэгги О`Тул, которую Джерри любил до одури, лишаясь и той скромной доли интеллекта, которая была ему отпущена природой, вошла в комнату экономки около десяти вечера. Вся прислуга ушла в кино, сидела тут только новенькая горничная, читавшая томик Шопенгауэра.

Лицо у Селестины разрумянилось, темные волосы растрепались, глаза сияли. Дышала она учащенно, левую руку прятала за спину. Новенькая ей не понравилась. Такая внешность не располагает к откровенности, но Селестине не терпелось поделиться секретом, а массовый исход выбора ей не оставил. Приходилось либо запереть секрет в трепещущей груди, либо выложить его этой слушательнице. В подобных обстоятельствах не заколебалась бы ни одна чувствительная девушка.

— Знаете… — приступила Селестина.

От Шопенгауэра нехотя поднялось лицо. Сверкающий глаз встретил взгляд Селестины. Второй глаз, не менее блестящий, уперся в потолок.

— Знаете, а я сейчас на свиданье была. С моим парнем, на улице… — с лукавой усмешечкой продолжила Селестина. — Ой, он такой шикарный!

Тонкогубый рот неодобрительно фыркнул. Но Селестину распирали новости, фырканье ее не испугало.

— Ну и что? — вопросила последовательница Шопенгауэра.

— Это Джерри Митчелл. Вы ведь его не видели? Ой, какой парень!

Теперь Селестина-Мэгги добилась безраздельного внимания. Новая горничная отложила книгу на стол.

— Да-да? — подбодрила она.

Утаивать сюрприз Селестина больше не могла. Спрятанная рука вынырнула на свет. На пальчике поблескивало колечко.

— Красивенькое правда? — спросила Мэгги, в благоговейном восторге глядя на него, и еще с минутку посозерцала искрящееся великолепие.

— Ой, я не могу! — продолжала она. — Звонит мне, значит, и просит чтоб я вышла к черному входу. Хочет мне кое-что сказать. Войти-то он не может, его ведь

уволили. Ну, я выскакиваю, а он уже ждет! «Привет», — говорит, а я отвечаю: «Нахал какой!» А он: «Слышь-ка, у меня тут кое-что есть. Имею полное право нахальничать». Лезет в карман и достает колечко! Это самое. Я спрашиваю: «А чего это?» А он говорит: «Обручальное кольцо. Для тебя, если носить пожелаешь». Я прям ослабла вся, чуть наземь не грохнулась. А он, глядь, уже надевает мне его на палец…

Селестина скромно умолкла.

— Нет, правда, красота! — она полюбовалась снова. «Повезло — говорит — мне». Я спрашиваю: «Работу, что ли нашел?» А он: «Нет, не нашел. Сегодня вечером проделаю одну штуку, и мне отвалят столько, что смогу завести этот самый санаторий». Знаете, он всегда мечтал о такой ферме на Лонг-Айленде. Он все знает про тренировки и про здоровье, боксером ведь был. Я спрашиваю, что за штука, но он не говорит. Обещался рассказать, когда поженимся. Прям завтра пойдет покупать лицензию.

Селестина ждала поздравлений, с надеждой глядя на слушательницу.

— Пхе! — коротко бросила та и снова уткнулась в Шопенгауэра. Она была явно не из приятных.

— Нет, правда — красота? — спросила обескураженная Селестина. Новенькая издала непонятный горловой звук, саркастически хмыкнула и добавила потише, Селестина едва расслышала, да и то вряд ли правильно:

— Всъх пръпеку!

ГЛАВА XXI

Улица спала. Луна отсвечивала в темных окнах и на пустынных тротуарах. Шел второй час ночи. Порочные Пятидесятые еще сверкали огнями и шумели фокстротами, но в добродетельных Сотых, где располагался особняк Пэттов, царило добропорядочное сонное царство. Лишь случайный рокот проезжавшей машины нарушал тишину, да любовный вопль кошачьего Ромео, пробиравшегося на свиданье по закраине стены.

Джимми не спал. Усевшись на край кровати, он смотрел, как отец наносит последние штрихи грима, творя и создавая зверски устрашающую наружность. Широкими жирными мазками Крокер превращал себя в Эда, Короля Похитителей. С первого взгляда на него даже самый тупой зритель понял бы, что с ним не стоит гулять ночами по безлюдным аллеям и проулкам.

Крокер и сам это видел.

— Одно, Джимми, плохо, — сетовал он, смотрясь в зеркало, — не напугаю ли я его до полусмерти? Может, предупредить как-нибудь?

— А как? Уведомление послать?

Крокер с сомнением оглядел мерзостную физиономию, таращившуюся на него из зеркала.

— Опасно все-таки набрасываться с такой рожей на ребенка. Вдруг с ним припадок случится?

— Смотри, как бы с тобой не случился. Не страдай, папа, за Огдена. Уж кто-кто перепугается, только не он!

На туалетном столике стоял пустой бокал. Крокер грустно покосился на него.

— Зря ты, Джимми, вылил вино. Я б хлебнул. Для храбрости.

— Какая чушь! С тобой все в порядке. Пришлось вылить. Я сейчас не пью. Долго ли продержался бы, стой оно рядом и улыбайся мне? Неизвестно. Я дал себе зарок не опускаться больше до уровня животных, которые выпивают. Видишь ли, у моей будущей жены твердые воззрения на этот счет, и я не хочу рисковать. Соблазн — дело хорошее, но не на собственном столике. Тебе, папа, пришла недурная мысль поставить вино туда, но…