Том 3. Рассказы 70-х годов
Шрифт:
– Сходил, – откликнулся Иван. – Лучше бы не ходил…
– Что? Не дали справку?
Иван только рукой махнул, не стал говорить – больно было говорить.
Медведь прислушался к далёкой музыке… И всё понял без слов.
– Эти… – сказал он. – Всё пляшут?
– Где пляшут-то? В монастыре пляшут-то!
– Ох, мать честная! – изумился Медведь. – Прошли?
– Прошли.
– Ну, всё, – сказал Медведь обречённо, – надо уходить. Я так и знал, что пройдут.
Они помолчали.
– Слушай, – заговорил Медведь, – ты там ближе
– Вроде ничего… Я, правда, не шибко знаю, но так, слышно, ничего.
– Как насчёт питания, интересно… Сколькиразовое?
– Шут его знает. Хочешь в цирк?
– Ну, а что делать-то? Хочешь не хочешь – пойдёшь. Куда больше?
– Да, – вздохнул Иван. – Дела.
– Сильно безобразничают? – спросил Медведь, закуривая. – Эти-то?
– А что же… смотреть, что ли, будут!
– Это уж… не для того старались. Погарцуют теперь. Тьфу, в душу мать-то совсем!.. – Медведь закашлялся. Долго с хрипом кашлял. – Ещё откажут вот… цирке-то. Собрался… Забракуют. Лёгкие как тряпка стали. Бывало, пробку вышибал – с оглоблю толщиной вылетала, а давеча за коровой погнался… кхо, кхо, кхох… с версту пробежал и язык высунул. А там небось тяжести надо подымать.
– Там надо на задних лапах ходить, – сказал Иван.
– Зачем? – не понял Медведь.
– Да что же ты, не знаешь, что ли? Тех и кормят, кто на задних лапах умеет. Любая собака знает…
– Да какой интерес-то?
– Это уж я не знаю.
Медведь задумался. Долго молчал.
– Ну и ну, – сказал.
– У тебя семья-то есть? – поинтересовался Иван.
– Где!.. – горько, с отчаянием воскликнул Михайло Иваныч. – Разогнал. Напился, начал буянить-то – они все разбежались. Где теперь, сам не знаю. – Он ещё помолчал. И вдруг встал и рявкнул: – Ну, курва! Напьюсь водки, возьму оглоблю и пойду крушить монастырь!
– Зачем же монастырь-то?
– Они же там!
– Нет, Михайло Иваныч… не надо. Да ты и не попадёшь туда.
Михайло Иваныч сел и трясущимися лапами стал закуривать.
– Ты не пьёшь? – спросил.
– Нет.
– Зря, – зло сказал Михайло Иваныч. – Легче становится. Хошь, научу?
– Нет, – решительно сказал Иван. – Я пробовал – она горькая.
– Кто?
– Водка-то.
Михайло Иваныч оглушительно захохотал… И хлопнул Ивана по плечу.
– Эх, дитё ты, дитё!.. Чистое дитё, ей-богу. А то научу?
– Нет. – Иван поднялся с лесины. – Пойду: время осталось с гулькин нос. Прощай.
– Прощай, – сказал Медведь.
И они разошлись в разные стороны.
И пришёл Иван к избушке Бабы-Яги. И хотел уж было мимо протопать, как услышал – зовут:
– Иванушка, а Иванушка! Что ж мимо-то?
Оглянулся Иван – никого.
– Да здесь я, – опять голос, – в сортире!
Видит Иван – сортир, а на двери – замок пудовый. И голос-то – оттуда, из сортира.
– Кто там? – спросил Иван.
– Да я это, дочка Бабы-Яги… усатая-то, помнишь?
– Помню,
– Выручи меня отсюда, Иванушка… Открой замок. На крылечке, под половиком, ключ, возьми его и открой. Потом расскажу всё.
Иван нашёл ключ, открыл замок. Усатая дочь Бабы-Яги выскочила из сортира и стала шипеть и плеваться.
– Вот как нынче с невестами-то!.. Ну, змей!.. Я тебе этого не прощу, я тебе устрою…
– Это Горыныч тебя туда законопатил?
– Горыныч… Тьфу, змей! Ладно, ладно… чердак в кубе, я тебе тоже придумаю гауптвахту, гад.
– За что он тебя? – спросил Иван.
– Спроси у него! Воспитывает. Полковника из себя изображает – на гауптвахту посадил. Слова лишнего не скажи! Дубина такая. – Дочка Бабы-Яги вдруг внимательно посмотрела на Ивана. – Слушай – сказала она – хочешь стать моим любовником? А?
Иван оторопел поначалу, но невольно оглядел усатую невесту: усатая-то она усатая, но остальное-то всё при ней, и даже больше – и грудь, и всё такое. Да и усы-то… это ведь… что значит усы? Тёмная полоска на губе, какие это, в сущности, усы, это не усы, а так – признак.
– Я что-то не понял… – замялся Иван. – Как-то это до меня… не совсем… не того…
– Ванька, смотри! – раздался вдруг голос Ильи Муромца. – Смотри, Ванька!
– Начинается! – поморщился Иван. – Заванькал.
– Что начинается? – не поняла невеста, она не могла слышать голос Ильи: не положено. – Можно подумать, что тебе то и дело навяливаются в любовницы.
– Да нет, – сказал Иван, – зачем? Я в том смысле, что… значит, это… дело-то такое…
– Чего ты мямлишь-то? Вот мямлит стоит, вот крутит. Да так да, нет – нет, чего тут крутить-то? Я другого кого-нибудь позову.
– А Баба-Яга-то?
– Она в гости улетела. А Горыныч на войне.
– Пошли, – решился Иван. – У меня полчаса есть ещё. Побалуемся.
Вошли они в избушку… Иван скинул лапоточки и вольготно прилёг пока на кровать.
– Устал, – сказал он. – Ох, и устал же! Где только не был! И какого я только сраму не повидал и не натерпелся…
– Это тебе не на печке сидеть. Что лучше: салат или яишенку?
– Давай чего-нибудь на скорую руку… Время-то – к свету.
– Успеешь. Лучше мы яишенку, с дороги-то – посытней. – Дочь Бабы-Яги развела на шестке огонёк под таганком, поставила сковородку.
– Пусть пока разогревается… Ну-ка, поцелуй меня – как ты умеешь? – И дочь Бабы-Яги навалилась на Ивана и стала баловаться и резвиться. – О-о, да ты не умеешь ничего! А лапти снял!
– Кто не умеет? – взвился Иван соколом. – Я не умею? Да я тут счас так размахнусь, что ты… Держи руку! Руку держи! Да мою руку-то, мою, держи, чтоб не тряслась. Есть? Держи другую, другую держи!.. Держишь?
– Держу? Ну?..
– Отпускай-ай, – заорал Иван.
– Погоди, сковородка перекалилась, наверно, – сказала дочь Бабы-Яги. – Ты смотри, какой ты! А ребёночка сделаешь мне?