Том 3. Рассказы, сценарии, публицистика
Шрифт:
Муковнин. На улице белый день, а они в театр.
Катя. Николай Васильевич, театры теперь начинают в пять часов дня.
Муковнин. Электричество экономят?
Катя. Во-первых, электричество. Потом, если поздно возвращаться, — разденут.
Дымшиц (раскладывая пакеты). Маленький окорочок, Николай Васильевич. Я в этом не специалист, но мне его продали, как хлебный…
Катя отошла в угол, курит.
Муковнин. Право, Исаак Маркович, вы слишком добры к нам.
Дымшиц. Немножко шкварок…
Муковнин (не понял). Виноват!
Дымшиц. У вашего папы вы этого не кушали, но в Минске, в Вилюйске, в Чернобыле их уважают. Это кусочки от гусятины. Вы отведаете и скажете мне ваше мнение… Как поживает книжка, Николай Васильевич?
Муковнин. Книжка подвигается. Я подошел к царствованию Александра Павловича.
Людмила. Читается, как роман, Исаак Маркович. Я считаю, что это напоминает «Войну и мир», — там, где Толстой о солдатах говорит…
Дымшиц. Очень приятно слушать… На улице пусть стреляют, Николай Васильевич, на улице пусть бьются головой об стенку, — вы должны делать свое. Кончите книжку — магарыч мой, и на первые сто экземпляров — я покупатель… Кусочек сальтисона, Николай Васильевич: сальтисон домашний, от одного немца…
Муковнин. Исаак Маркович, право, я рассержусь…
Дымшиц. Это для меня честь, чтобы генерал Муковнин на меня сердился… Сальтисон дивный! Этот немец был довольно видный профессор, теперь занимается колбасами… Людмила Николаевна, я сильно подозреваю, что мы опоздаем.
Людмила (из-за ширмы). Я готова.
Муковнин. Сколько я вам должен, Исаак Маркович?
Дымшиц. Вы мне должны подкову от лошади, которая издохла сегодня на Невском проспекте.
Муковнин. Нет, серьезно…
Дымшиц. Хотите серьезно — две подковы от двух лошадей.
Из-за ширмы выходит Людмила Николаевна. Она ослепительна, стройна, румяна. В мочках ушей бриллианты. На ней черное бархатное платье без рукавов.
Муковнин. Хороша у меня дочка, Исаак Маркович?
Дымшиц. Не скажу — нет.
Катя. Вот это она и есть, Исаак Маркович, — русская красота.
Дымшиц. Не специалист в этом, но вижу, что хорошо.
Муковнин. Я вас еще со
Людмила. Предупреждаю: Мария Николаевна у нас любимица, — и вот, пожалуйте, любимица в солдаты ушла.
Муковнин. Какие же это солдаты, Люка?.. В политотдел.
Дымшиц. Ваше превосходительство, про политотдел спросите меня. Это те же солдаты.
Катя (отводит Людмилу в сторону). Право, серег не надо.
Людмила. Ты думаешь?
Катя. Конечно, не надо. И потом — этот ужин…
Людмила. Сударыня, спите спокойно. Ученого учить… (Целует Катю.)Катюша, ты глупая, милая… (Дымшицу.)Мои ботики… (Отвернувшись, снимает серьги.)
Дымшиц (кидается).Момент!
Одевание: ботики, шуба, оренбургский платок. Дымшиц услуживает, мечется.
Людмила. Надеваю и сама удивляюсь — еще не продано… Папа, изволь без меня принять лекарство. И не давай ему работать, Катя.
Муковнин. Мы домовничать будем с Катей.
Людмила (целует отца в лоб). Вам нравится мой папка, Исаак Маркович? Правда, он у нас не такой, как у всех…
Дымшиц. Николай Васильевич роскошь, а не человек!
Людмила. Его никто не знает — одни мы… Где вы оставили князя Ипполита?
Дымшиц. Оставил у ворот. Приказ — ждать, дисциплина. Момент — и будем там… Всего хорошего, Николай Васильевич!
Катя. Очень не кутите.
Дымшиц. Очень не будем, теперь это обеспечено.
Людмила. Папочка, до свидания!
Муковнин провожает дочь и Дымшица в переднюю. Голоса и смех за дверью. Генерал возвращается.
Муковнин. Очень милый и достойный еврей.
Катя (забилась в угол дивана, курит). Мне кажется — им всем не хватает такта.
Муковнин. Катя, голубчик, откуда взяться такту?.. Людям позволяли жить на одной стороне улицы и городовыми гнали с другой. Так было в Киеве, на Бибиковском бульваре. Откуда такту взяться? Тут другому надо удивляться — энергии, жизненной силе, сопротивляемости…
Катя. Энергия эта вошла теперь в русскую жизнь, но мы ведь другие, все это чуждо нам.