Том 4. Из деревенского дневника
Шрифт:
Взяли и курицу, а впоследствии и съели ее. Конечно, предварительно дали ей отгуляться на воле, отъесться. Солдат пустил курицу на землю и сказал:
— Ступай! Смотри, чтобы господину бульон хорош был. Не огорчи хозяина!
Курица не побежала, а пошла медленно, осторожно оглядывая новое место.
Опять помолчали. В это время воротился мальчик с пустой кошелкой и сказал:
— Тридцать семь.
— Ну, ладно, сочтемся. А вот что, Демьян Ильич, не возьмешь ли у меня мальчонку?
— Какого?
—
Демьян Ильич поглядел на мальчика и сказал:
— Мне твой мальчик дорог будет…
— Чем же? Полтора куля всего-то…
— Дорогонько…
(По здешним весенним ценам, это около восемнадцати рублей.)
— Дорого? — переспросил солдат и, подумав, сказал: — ну, а девчонка не подойдет ли? Есть у меня постарше этого мальчонки на год — ничего, девчонка проворная. Она не подойдет ли насчет скотины?..
— Куль! — сказал Демьян Ильич: — Так и быть. Ты знаешь, не из чего мне расходствовать.
— Это нам известно. Куль, говоришь? Что ж, я согласен, только уж дай записку сейчас к Завинтилову (из третьего сословия). Хлебом-то больно бьемся…
— Это можно, — сказал Демьян Ильич.
— Ну, а уж насчет мальчонки, видно, придется рядиться с Завинтиловым. Дает он мне полтора куля, да жидоват ведь человек-то… Ну да уж, видно, надо… Так уж дай записочку-то!
— Сейчас напишем, — сказал Демьян Ильич.
— Ну, ладно, спасибо. Помолчали.
— Девчонка — она ничего, бойкая! уж я худого тебе не пожелаю. Я знаю, каков ты есть человек…
— У меня с весны загон будет сделан, — сказал Демьян Ильич. — Скотина всегда в одном месте, только бы из загородки не выбилась: — Вот и вся работа.
— Хорошее дело… Чего лучше, как загон?
Опять помолчали.
— Там, на деревне, — начал солдат несколько иным тоном, — сказывали, будто тебе человек для дров требуется?
— Надо.
— Что бы ты меня взял? Колоть и пилить я ведь мастер. Хитрого тут нет ничего.
— Пожалуй, возьму. Немного дров-то… колоть, а пилить наши будут.
— Все одно! Сколько наберется. Я бы теперича тебе духом откатал…
— Что ж, оставайся!
Уговорились в цене, написали записку на выдачу куля муки, отдали за яйца и за курицу. Записку солдат отдал мальчику и сказал, чтобы он шел домой, запряг лошадь, съездил за мукой и привез ее домой. Сам же солдат остался и присел на крыльцо отдохнуть.
Мальчик один поплелся с пустой кошелкой по лесу, через топи и болота, через знаменитое днище…
Солдат сделал папироску из корешков и какого-то лоскута бумаги, который он поднял тут же на дворе в сору, и сказал:
— Справляемся помаленьку… Как-никак… Вот старуха-то у меня малым делом прихварывает — из рук дело одно ушло задарма… Стирка у господ… Рубля два,
— Я знаю. Ты человек исправный, — сказал Демьян Ильич. — В пример тебя к ним ставить нельзя. Это уж что говорить…
— Я тебе говорю верное слово — так. Ты думаешь, ежели бы я захотел, так Завинтилов не поверил бы мне куля-то? Поверит! Кому другому, хоть бы вот Кукушкиным или Болтушкиным, кажется уж богачами считаются, а им не поверит! А мне, я тебе верно говорю, даст. Только что я не люблю этого — просить. Нет у меня на это характеру… Кому другому не даст, а мне даст.
— Я знаю, это ты говоришь верно. Тебе дать можно.
— А уж, кажется, жид пресветный Завинтилов-то. Вот какое дело!
Солдат, распродавший таким образом курицу, яйца, девчонку, мальчишку и себя и сожалевший только о том, что старуха по случаю болезни не идет в дело, был как-то покойно счастлив, чувствовал полную внутреннюю гармонию, причем доверие Завинтилова, очевидно, уравновешивалось с вышеупомянутой распродажей.
У него было хорошо на душе, ему чувствовалось честно, правильно.
Неподалеку работники пилили дрова.
— Вот какое дело, — еще раз повторил солдат и, обратившись к Демьяну Ильичу, оживленно проговорил: — где у тебя топор-то? Солдат не любит без дела сидеть. Чем сидеть-то задаром, давай-ко топор-то, я покуда что до ужина поколю.
Пила заходила звончей и чаще; солдат, уставив деревянную ногу, как ему было удобнее, принялся колоть дрова. И тут, в этой работе, не весьма для него удобной, хорошее, правильное расположение духа выступало на первый план.
— Ты режь мне аппетитными кусками, — говорил он работнику, — что ты мне какие орясины подсовываешь? — твое полено к носу моему размером подходит, я воткнуться в него не могу с разгону, а ты режь вот эдакенькие… Так у меня топор-то вопьется вот как!
Стали резать аппетитные поленья.
— Вот это так! Валяй — не задерживай. Вот как у нас, вот, вот, эво! Эво как… вот так-то!
При каждом из этих выражений аппетитные поленья разлетались фонтаном из-под солдатского топора. Тут уж совершенно исчезла работа, а играло роль чистое искусство, которому поддались и работники, уж порядочно уставшие. Теперь они были заинтересованы и своим и солдатским творчеством. Пила пела, не умолкая. Расколотые поленья летели в разные стороны. А солдат при каждом взмахе выкрикивал: «Эво! эво! Ай не хочешь! Поспевай, ребята! Живей!»