Том 4. Перед историческим рубежом. Политическая хроника
Шрифт:
Революционные годы в России прошли под лозунгом Учредительного Собрания. Это значит, что народная масса, во главе с пролетариатом, боролась за полное уничтожение старой власти, за то, чтобы вся власть целиком без изъятия перешла в руки самого народа. Только победивший революционный народ мог создать Учредительное Собрание, и только созыв революционным путем Учредительного Собрания свидетельствовал бы о действительной победе народа над старой властью.
Но революция не дошла до победы. У царизма и дворянства хватило сил не только одолеть первую волну пролетарско-крестьянского восстания,
Не Учредительное Собрание обдумывало и создавало законы, в которых живет сейчас Россия, и не вооруженный народ охраняет эти законы от покушений реакционеров, — эти законы обдумали царские министры и крепостники-дворяне, и охранять их от негодования народной массы призваны солдатские пули, жандармские сабли да столыпинские виселицы.
Те законы, в которых утверждается царская власть, в которых отбираются избирательные права у миллионов крестьян и рабочих, в которых устанавливается бессилие и безвластие народного представительства, по которым фактическая власть остается в руках палачей народной свободы, — эти законы царским правительством были признаны самыми важными, самыми неприкосновенными для народа, основными.
Но и эти законы скоро показались их авторам слишком слабым прессом для народных масс. Они все же были созданы в такой момент, когда революционные силы готовы были, казалось, воспрянуть, когда, поэтому, надо было спасать то, что можно было еще спасти, не очень жадничая. Но чем слабее оказывался протест революции против первых же шагов контрреволюции, тем сильнее возрастали жадность и наглость. Законы, выработанные в 1906 году перед лицом еще мощного врага, оказываются стеснительными уже в 1907 году, когда непосредственные революционные выступления масс совсем почти сходят со сцены.
С чем же считаться? Во имя чего ограничивать себя? Раз нет налицо силы, которая заставила бы сдержать раз данные обещания, то во имя чего держаться за них вообще? Контрреволюция рассуждает правильно и, укрепляя от шага к шагу свои позиции, идет все вперед.
Где встретит она сопротивление на этом пути попрания тех норм, которые она сама установила в качестве «основных»?
У октябристов? — Но они сами призваны к политической жизни не чем иным, как тем, что столыпинское правительство нарушило "Основные Законы" своим актом 3 июня*. Рожденные и вскормленные контрреволюцией, они живы лишь на ее почве, они не могут и не хотят отстать от ее колесницы.
У кадетов? — Но сопротивляться успехам контрреволюции можно только на почве революции, а эта почва так же жжет подошвы кадетов, как и всяких других контрреволюционеров. Поэтому против дел реакции они сопротивляются словами о силе закона и как раз в тот момент, когда сила реакции позволяет ей провозгласить: "закон — это я!"
У социал-демократии? У революционного пролетариата? Да! Но какое же дело революционному пролетариату до нарушения царским правительством "Основных Законов" царского же правительства? — могут спросить.
До "Основных Законов" пролетариату много дела, ровно столько, сколько колоднику до его цепей: эти "Основные
Но эта прямая задача единственного до конца революционного класса России и обязывает его выступать с протестом, когда за нарушение "Основных Законов" берется реакция.
То разрушение "Основных Законов" царя, которое было и остается одной из задач революционного пролетариата, не имеет ничего общего с тем нарушением этих законов, мысль о котором лелеют и которое на деле проводят царь и Столыпин.
Когда они нарушают "Основные Законы", это значит, что они еще туже затягивают цепи на руках народа. В 1907 году они нарушили эти законы — и лишили избирательных прав те слои населения, которые менее всего были способны и расположены мириться с их законностью, со старым, Виттевским избирательным мошенничеством.
А несколько месяцев тому назад, в августе 1909 года, царь снова нарушил "Основные Законы", решив, что дела, касающиеся армии, могут и должны решаться им самим, помимо Государственной Думы, и тем самым отстранив от критики наших военных дел в первую голову социал-демократов, которые всего более разоблачали фактическое бессилие Думы вообще, а в деле контроля над армией, в особенности.
Борьба против революционного народа, борьба даже против самого бесправного и уродливого народного представительства, борьба за увеличение своей власти — вот смысл нарушения царем им же созданных законов. А для того, чтобы бороться с этими попытками, совсем не надо быть сторонником царской законности. Наоборот. Призывы к законности, обращенные к тем, кто сознательно нарушает свои же законы, были бы здесь лишь лицемерным прикрытием нежелания вступить в действительную борьбу с реакцией. Эту позицию заняли уже давно кадеты.
Чтобы бороться с этим усилением власти старой России, надо обеими ногами стоять на почве революции, и социал-демократы, именно потому, что стоят на ней, смогли своему отпору царским притязаниям на бесконтрольное хозяйничанье в армии придать характер разоблачения всей системы контрреволюции и всех поддерживающих эту систему буржуазных партий.
Нарушая ею же созданные законы, контрреволюция говорит тем самым, что все и всяческие законы она подчиняет своим интересам, интересам царизма и черносотенства.
Лидер правых, профессор Вязигин, и виднейший октябрист В. Львов* выразили это как нельзя более ясно, когда один из них сказал:
— "Толковать законы в России может только тот, кто эти законы издает, то есть Верховная Власть".
А другой прибавил
— "Верховная Власть в России не подчинена закону. Право переворота Верховная Власть оставила за собой".
Этим сказано ясно, что всякие — и основные, между прочим, — законы царско-дворянская контрреволюция признает для себя обязательными и основными лишь до тех пор, пока они ей выгодны. С того же момента, когда они становятся ей невыгодны, они теряют для нее всякую основательность, и в свои права вступает "право переворота".