Том 4. Перед историческим рубежом. Политическая хроника
Шрифт:
Землевладельческое дворянство, плотным кольцом окружающее своего монарха и заполняющее своими людьми все значительные бюрократические и офицерские посты, не нуждается в сложной парламентской механике, чтобы направлять правительственную деятельность в стране. Оно командует прямо и непосредственно. Гласное же обсуждение бюджета и думские запросы того и гляди урежут государственные подачки дворянству и оптовое воровство чиновничества.
Но в конституции заинтересован торгово-промышленный класс. Ему необходимо развитие производительных сил, как условие роста барышей. А для этого нужно: расширение рынка, повышение потребностей народа, рост просвещения, экономическая инициатива, прочный судебный порядок. Нужна пресса, освещающая потребности страны. Наконец, нужно народное представительство, устанавливающее расходы и доходы государства и контролирующее работу администрации. Капиталу нужен либеральный порядок. Но на беду политической свободой научился пользоваться рабочий класс. Парламентаризм — значит пробуждение и организация масс. Чем это пахнет, капитал изведал во время революции. Против напора масс ему нужно
Царскому правительству «конституция» так же мила, как собаке намордник; однако же оно вынуждено терпеть ее. Разогнав две первые Думы, Столыпин не для забавы созвал третью. Правительству нужна современная армия, нужны деньги. Крепкая армия невозможна без развитого солдата; рост государственных доходов невозможен без роста производительных сил. До-революционное самодержавие не справилось с этими задачами, тем менее справится теперь, когда страна прошла через испытания войны и революции. Наконец, и помещики, столь тесно связанные с правительственной властью, приспособляются в лице своих более сознательных представителей к новому порядку, раз он сохраняет за ними все их привилегии. Они лишь стараются ослабить Думу, усиливая себя тем в придворной камарилье и в провинциальных сатрапиях.
Но соловья баснями не кормят. Думские прения сами по себе страны не обогащают. Жрет самодержавное чудовище столько же, сколько и без Думы. Виселица тоже денег не чеканит. А страна не выходит из кризиса. Рынок внутренний не растет, а скудеет. Какие деньги мужик выцарапывает ногтями из земли, те за землю идут — крестьянскому банку, или за аренду — помещикам. Закон 9 ноября не завтра и не послезавтра скажется: "Моя программа на 20 лет рассчитана", говорит Столыпин. Но что через 20 лет будет, о том не Столыпину предсказывать, — а сейчас в торгово-промышленной деятельности жестокий развал. Рынки нужны, свежие капиталы нужны. Дело уже идет не о свободах, не о конституции ("мы ждем!" говорит на этот счет Гучков в Думе), о барышах идет дело, о кармане, а тут ждать нельзя. Внешних рынков для русского капитала никто не заготовит, — их нужно, не теряя ни минуты, брать с бою. Манчжурия, Персия, Финляндия, Балканский полуостров — всюду много могущественных соперников, везде Россия стоит во второй, третьей, а то и десятой очереди. "Проталкивайся вперед!" понукает буржуазия царя. "Работай локтями, веди нас за собой". Не только октябристы, но и кадеты готовы примириться с царским правительством — при условии: чтоб оно было сильным не только внутри, а и вовне. Но тут-то и открывается гибельная щель в государственном здании Столыпина-Крупенского-Гучкова-Милюкова.
Революция и контрреволюция доконали военные силы царизма. Солдаты, что стоят теперь под ружьем, все набраны после 1905 г. Это либо сознательные и непримиримые враги правительства, либо темные, запуганные, а то и развращенные реакцией выходцы захолустий. Офицерство сплошь воспитывалось на борьбе с народом. Лучшие элементы ушли или изгнаны, на всех высших постах командных — подбор бесстыдства, негодяйства и кровожадности. Позорище интендантских порядков лишний раз обнаружило пред всем миром, какова есть царская армия. Само правительство лучше, чем кто бы то ни было, знает ей цену. Войны оно боится, как смерти. Война с Японией ли, с Австрией или с Германией — может принести ему только полный разгром извне, революцию внутри. "С сильным не борись!" это царь твердо зарубил у себя на носу. И во внешней политике его правительство, несмотря на все подзуживания октябристов и кадет, теперь твердо знает только одно правило: молча проглатывать унижения, с христианской кротостью переносить пощечины.
В Манчжурии — напирает Япония. Она укрепилась в южной части и правильно движется к северу. В конце прошлого года северо-американское правительство предложило нейтрализовать Манчжурию, т.-е. освободить ее от японского и русского захвата. Царь и его министры с радостью унесли бы из Манчжурии ноги, подальше от Японии, — но не смеют. Почему? Япония не позволяет. Она не только разбила царскую армию, но и подчинила себе дальневосточную политику царизма. Только из страха перед Японией, которая не хочет очищать Манчжурию, царское правительство не отсекает от себя свою манчжурскую железную дорогу — хвост, ущемленный в тисках Дальнего Востока.
Пробовал царь воспользоваться смутами в Персии и захватить ее северную часть. Но в Персии победила революция — и приступиться к ней не легко.
Кадеты и октябристы изо всех сил тащат царскую дипломатию на Ближний Восток, в богатые будущностью земли Балканского полуострова. Но эта задача царю совсем не под силу. Турция, государственным трупом которой мечтали поживиться петербургский коршун и все капиталистическое воронье Европы, возрождается и крепнет благодаря победе революции. Когда Австрия, воспользовавшись периодом замешательства на Балканах, окончательно укрепила за собой две населенные сербами провинции, Боснию и Герцеговину, "защитник славянства" — царь стоял, бессильно опустив руки. Одним этим ударом Австрия, опиравшаяся на Германию, вышибла с Балкан царскую дипломатию со всей ее октябристско-кадетской славянобратской челядью*. Великие патриоты из среды думского большинства и «ответственной» (кадетской) оппозиции несколько месяцев подряд жалобно скулили, показывали австриакам кукиши в кармане и отравляли воздух испарениями своего негодования.
В основе дипломатических поражений лежит, как сказано, бессилие царской армии. А военное ничтожество царизма наводит буржуазную Европу на размышления о непрочности всего третьеиюньского порядка. Биржа готова давать царизму миллиарды на самые грязные дела, — если только царизм силен. Но если царизм слаб, то никакие ручательства Маклакова не смягчат сердца биржи. Новый бюджет подвели без дефицита, чтоб не стучаться к французам за мелочью. Но о новых колоссальных займах мечтают все: и Коковцев, и Гучков, и Милюков. Флот строить, армию реформировать, железные дороги проводить, промышленность «поощрять» — на это нужны большие миллиарды. Но биржа не торопится отвалить их людям 3 июня. Перед приехавшими в Россию французскими парламентскими и биржевыми дельцами извивались без всякого отдыха. Либералы водили гостей в Думу: "у нас, слава богу, есть конституция". Коковцев водил французов в банк, показывал золото и в слитках и в мешках: "мы, слава богу, не мошенники". Французы любезно улыбались, но пиджаков не расстегивали и даже дали откровенно понять Коковцеву, что дело не в банковском золоте, — оно может улетучиться в несколько месяцев, — а в развитии производительных сил страны.
Оказывается, что революционные задачи нельзя ни обойти, ни на кривой объехать. Контрреволюционный блок, с кадетами в пристяжке, подходил к ним так и этак, пытался развернуть широкую внешнюю политику, чтоб уйти подальше от внутренней, — но каждый раз упирался в военное бессилие царизма. Кадеты первые пытаются скинуть с себя ответственность за империалистические планы и неудачи. Они теперь с головой выдают Извольского, которого год тому назад собственными боками защищали от ударов социал-демократических депутатов. "Неославизм зачах, — пишет «Речь», — не успев расцвесть". Как будто не кадеты были запевалами в славянофильском хоре. За кадетами пошли народовцы*. После законопроекта о выделении Холмщины*, после отнятия костелов, разгрома польских школ и культурных учреждений, народовцам славянофильствовать не с руки. "Мы ни в чем не видим реального единства славян", заявляет их вождь Дмовский, еще недавно распинавшийся за Великую Россию. Недовольны и октябристы. Черная кошка прошла между ними и властью. Они не могут простить ей международных унижений. С другой стороны, октябристская Дума так же мало дала правительству, как правительство — октябристской буржуазии. И Столыпин видит все меньше интереса ласкать октябристов и обнадеживать их. "Я сам помещик!" заявляет он, группируя вокруг себя «национальную» бюрократически-помещичью партию. Хомяков*, помещик-октябрист, сочетание самодура и добродушного папаши, примиряющего все имущие партии с председательского стула, первый пал жертвой начинающегося раскола между октябристами и национальными столыпинскими молодцами. Ему на «смену» пошел сам Гучков. Он решил, что дело не в Думе, а над Думой — в этих придворных сферах, где опять пытаются при помощи золота поставить на ноги "Союз русского народа" и двинуть его против Думы. Он покидает руководство партией, чтобы в качестве председателя Думы найти непосредственный доступ к царю. Чего не дал Столыпин, то даст царь. Нужно только прорвать придворное кольцо дворянской камарильи, нужно довести октябристскую правду до царя. Превращение лидера партии в шептуна при царе, это — последняя и самая жалкая попытка октябристов спасти третьедумскую колымагу, которая скрипит, громыхает и вот-вот развалится.
Как скоро развалится, сказать нельзя. Но мы, социал-демократы, умеем ждать. И ждать не бездеятельно. Принесет ли дальнейшее прозябание третьей Думы пользу гучковской "конституционной монархии" или нет, но работа нашей фракции в Думе во всяком случае сослужит делу сплочения пролетарских сил немалую службу.
Но если борьба имущих классов и клик приведет к скорому взрыву, и царь уберет Думу вон, — мы-то во всяком случае не испугаемся. При обнаженном абсолютизме и задачи политической борьбы предстанут пред народом во всей своей революционной наготе.
С Думой, как и без Думы — мы ведем линию революции. И на неизбежный кризис Думы 3 июня мы ответим нашим старым, но не устаревшим лозунгом: Учредительное Собрание на основе всеобщего, равного, прямого и тайного избирательного права!
"Правда" N 11, 31 (18) марта 1910 г.
Право государственного переворота
20 апреля 1906 года, разделивши всю Россию на военные генерал-губернаторства, в момент, когда карательные экспедиции против восставших крестьян и рабочих двигались от села к селу и от города к городу, царь издал Основные Законы Российской Империи. Этого от него требовали интересы монархии и монархистов, а для рабочих и крестьян эти царские законы были прямо противоположны тому, за что они боролись и чего они требовали.