Том 4. Плачужная канава
Шрифт:
Ремизов был в гостях у Рязановского с 10 по 20 августа (о времени посещения см.: ГЛМ. Ф. 19 ОФ 3463/1-3; РНБ. Ф. 634. Оп. 1. Ед. хр. 3. Л. 15). Впоследствии он вспоминал: «За неделю среди книжных сокровищ я не то что выкупался, а прямо сказать, выварился в книгах. В эти незабываемые дни не могло быть и речи заснуть. Сам бессонный хозяин подымал меня ни свет ни заря, да и среди ночи, вдруг вспомнив о каком-нибудь замечательном первом издании или рукописной, мне очень полезной книге <…> За семь дней и семь ночей я узнал о книге в „себе самой“ и понял, что такое книжник в царстве своих книг. <…> я сам весь был в книге. Сохраняю мою костромскую память – „рязановскую“ <…> в „Пятой язве“» (Подстриженными глазами. С. 155). Именно в Костроме окончательно сформировался внутренний контекст повести, которым стала древнерусская литература. В письме от 20 августа к Блоку Ремизов сообщал об итогах своей поездки: «Насмотрелся
«Пятая язва» была опубликована в альманахе «Шиповник» с датой «1912 г. с. Бобровка». В 1913 г. публикация без изменений текста была повторена в сборнике «Подорожье» с датой «1911–1912». Берлинское издание 1922 г. имеет посвящение С. П. Ремизовой-Довгелло и дату: «1911–1912. 1922. Charlottenburg». По тексту проведена стилистическая правка (устранение черт «народного стиля» – сказового повествования, изменение строфики). Однако в целом текст 1922 г. – не редакция, а вариант первоначального текста.
Появившись в альманахе «Шиповник», повесть «Пятая язва» сразу же привлекла к себе внимание критики. Большинство рецензентов самых разных направлений восприняли ее как обобщающее произведение о России, сопоставимое с повестями Горького и Бунина. Так, например, В. Львов-Рогачевский отмечал: «Перед вами – новый „городок Окуров“ или Студенец, а в нем – новый Кожемякин – следователь Бобров, летописец Студенца и всей России. Только летопись Кожемякина была написана слезами любви, а „временник“ Боброва написан желчью ненависти» (Современный мир. 1912. № 11. С. 362). Нововременский автор А. Бурнакин, фактически написавший не рецензию, а памфлет на Ремизова и его произведение, бичевал «Пятую язву» как «повесть, в которой обличается провинция, <…> оплевывается Россия <…> Было это, было. Сначала „Мелкий бес“, потом „Городок Окуров“, потом „Деревня“» (Новое время. 1912. № 13212. 21 дек. С. 5). Вычленив главную тему произведения, критики, в основном, не поняли его художественной целостности, глубокой взаимосвязи между судьбой города Студенца (символа России) и трагедией главного героя. Образ Боброва истолковывался по-разному: как символ интеллигенции, «разочаровавшейся» в революции (В. Боцяновский. – БВ. 1913. № 13341. 11 янв. веч. вып. С. 5); как воплощение «всей оппозиции русской» (С. Любош. – Современное слово. 1912. № 1728. 28 окт. С. 2–3); как тип идеалиста, потерпевшего крах при столкновении с действительностью (В. Голиков. – Вестник знания. 1913. № 2. С. 235) и т. п. При этом многие критики сочли сюжет о Боброве одним (подчас даже излишним) эпизодом из серии историй о жизни студенецких обывателей. Причиной непонимания было то, что большинство рецензентов прикладывали к повести мерки старой реалистической литературы, не учитывали специфику художественного метода писателя. Отмечалась близость ремизовской манеры к традициям Гоголя, Достоевского, но зачастую это расценивалось как подражательность: «Это странная, необычная повесть – дикая смесь Достоевского с Гоголем» (Л. Мович. – За 7 дней. 1912. № 49. С. 2164); Ремизова «хоть кипятком, хоть холодной водой, а он знай свое: хочу быть Гоголем, да и баста» (А. Бурнакин. – Новое время. 1912. № 13212. 21 дек. С. 5). Более тонкие критики (например, Е. Колтоновская. – Новый журнал для всех. 1912. № 12. С. 100) расценивали эту преемственность как типологическое сходство писательской индивидуальности.
Почти никто из рецензентов не отметил использования в повести традиций древнерусской литературы, существенных для понимания произведения. На них указали только А. Измайлов и П. Щеголев, хорошо знавшие увлечение Ремизова древней книжностью. Измайлов подчеркнул присутствие в повести пласта древнерусской литературы, но увидел ее влияние лишь на язык произведения. Он писал, что Ремизов «любит книгу и написанное слово не только в содержании их, во внутреннем существовании, а даже во внешности. Любит эти дубовые дщицы, восковые застывшие капли, киноварную букву, начинающую сказание, полууставный завиток рукописи. <…> По этой черте почти совсем одиноко стоит фигура его среди собратий <…> Тихонько прячется он в своем уголке, сидит за древней книгой, пересыпая ее прекрасные самоцветные слова» (Русское слово. 1912. № 260. 10 ноября. С. 5). Щеголев проследил влияние древнерусской литературы на формирование ие только языка, но и художественной структуры повести. Он отмечал, что «дело, в конце концов, не в Студенце и не в Боброве. Разорение русской земли – вот истинная тема А. Ремизова, и самой повести его пристало бы название „Плача о погибели русского народа“. Сам А. Ремизов очень
(1) Пятая язва – название повести восходит к «Откровению Мефодия Патарского» – переводному византийскому сочинению неизвестного автора. В Средние века его создание приписывалось Мефодию, епископу города Патар в Ликии (Малая Азия), жившему в III–IV вв. Одни исследователи датируют текст IV в., другие – VII в. На Руси славянский перевод «Откровения» (вариант: «Слова Мефодия Патарского») известен с начала XII в. «Откровение» – один из основных литературных источников текста Ремизова. О названии повести см. текст источника – списка «Слова Мефодия Патарского» XIV в.: «прди поидут же прд ними на земля, язвы Д (4 – ред.): пагуба, губительство, тле и запустение» (I. С. 220). Под «пятой язвой» в тексте-источнике подразумевается разобщенность между людьми.
(2) Студенец – колодец, ключ из земли, родник. Название города, возможно, восходит к цитате из «Слова Мефодия Патарского». Когда наступят последние дни перед концом света, то «облаки не дадятъ воду, земля отвержется плодовъ своихъ, море исполнится смрада, рыбы его изомруть, рки изсохнутъ, студенцы оскудеють» (I. С. 265).
(3) …из бывших пажей босяк местный… – Вероятно, ироническая аллюзия на популярную в русской литературе начала XX в. тему романтизированного «босячества», наиболее ярко представленную в раннем творчестве М. Горького. Ср. образ одного из босяков – «Барона» в пьесе «На дне» (1902).
(4) Исправник – начальник полиции в уезде.
(5) …устоял, потому что под Шипкою был. – Имеется в виду один из знаменитых эпизодов русско-турецкой войны 1877–1878 гг. – сражение за Шипкинский перевал, который русские войска захватили 19 июля 1877 г. и удерживали вплоть до наступления основных сил в январе 1878 г.
(6) Становой – имеется в виду становой пристав – начальник стана (административно-полицейского подразделения уезда).
(7) …пьет аптекарь собственного изготовления ~ чтит себя ~ Менделеевым. – Предметом докторской диссертации знаменитого химика Дмитрия Ивановича Менделеева (1874–1907) было исследование растворов спирта по удельному весу (тема: «О соединении спирта с водой», 1865). Менделеев установил процентное содержание этилового спирта, оптимальное для производства качественной водки.
(8) Воздвиженье – двунадесятый церковный праздник: Воздвижение Честного Креста Господня, 14 сентября.
(9) Инда – так что.
(10) …переделал всю хрестоматию Поливанова… ~ для старшего возраста… – Имеется в виду переработка в эротическом духе кн.: Поливанов Лев. Русская хрестоматия для двух первых классов средних учебных заведений. Книга неоднократно переиздавалась. Например: 3-е изд. М., 1873.
(11) …съел облизня… – идиоматическое выражение, означающее – потерпеть неудачу, обмишуриться. Облизень – отказ, неудача.
(12) …верует, что ~ романс Не говори, что молодость сгубила – ~ самый и есть стих настоящий некрасовский, а не шведовское переложение для старшего возраста. – Имеется в виду переложение в эротическом духе романса «Не говори, что молодость сгубила…» (слова Н. А. Некрасова, муз.: Пригожего (1877), Фамицына (1889). В издании «Пятой язвы» 1922 г. начальная строфа «переложения» приведена почти полностью: «Не говори, что молодость сгубила, // ты ревностью истерзана моей, // Не говори, что… простудила, // всю зиму ты ходила без штанов…» (С. 79).