Том 4. Плачужная канава
Шрифт:
Акумовна маленькая, черненькая, лицо очень смуглое – жук, а улыбается и поглядывает как-то по-юродивому не прямо, а из стороны, голову немножко набок, и кроткая – никогда ни на кого не осердится. И быстрая, но не столько бегает, сколько на месте топчется, и только кажется, что она бегает. И проворная, так вот сейчас все и сделает, а случится послать да чтобы поскорее, знай, пропало дело, не дождешься! Пятый этаж, ноги старые, сбежать-то на улицу сбежит, а на лестницу подняться – оступается. Нога и готова бежать, рада бы Акумовна поскорее, а сил уже нет, и только топчется.
И днем и ночью живет Акумовна, как живет и Адония Ивойловна. Разные ей снятся сны: и пожары она видит – дом горит, и разбойников – бежат, гонят
– Скоконешь и летишь, – говорила Акумовна, – подымусь и, как на воде, руками захватываю и так мне легко все станет и все лечу вперед, как птица.
Давно обещалась Акумовна в Нилову пустынь, к Нилу Преподобному сходить, и не исполнила обещания, не была ни разу, вот почему часто, очень часто летает она по ночам к Осташкову.
По двору любят Акумовну: божественная Акумовна! И всегда на кухне у ней детвора толчется, она и умеет и любит играть – киликать с детьми. Она везде бывает, есть у ней деньги – дает и берут без отдачи, во всех углах ей рады. И одного боится она, когда на дворе дерутся.
Сергей Александрович Дамаскин все законы произошел – артист. Акумовна – такой человек, что знает, что и на том свете деется. Так идет молва по Буркову двору.
Акумовна на том свете была, на том свете ходила она по мукам83.
Там, на том свете ей все показывали, только не знает она, кто который человек водил ее.
– Пришла я, – так рассказывала Акумовна свое хождение по мукам, – в какую-то постройку в хоромину: выбранный пол гнилой, мостовины провалились, земля – мусор, и лежит на полу рыба протухлая, гадкая, разная, мясо, черепы, нехорошее все, худое лежит, и люди умершие – одни кости лежат, члены человечьи, и животные умершие лежат, все гнило, все гадость.
И водили ее по хоромине, все ей показывали! А хоромина длинная – конца не видно и широкая, а тесно. Впереди люди, много людей, и позади люди, тоже много, и кругом везде и идут и стоят. А какие-то все по углам и не люди, – это она понимает, – их тоже много.
– Мучилась я, молитву читаю, а они не отвечают, – хвост и ноги коровьи, когти собачьи. «Выпусти меня!» – взмолилась я. Один и говорит: «Нет еще, пусть она посмотрит». А другой за ним: «Надо обождать, пускай видит все». И повели меня.
И водили ее по хоромине, все ей показывали. Нехорошее все, гнилое лежит, одна падаль, все гнило, все гадость и умершие люди и умершие животные, кости, черепы, мусор.
– Хоть бы Бог дал святых тайн принять! – думаю себе, – выйду я из этого блуду. И все поминаю: «Господи, Господи, хоть бы мне причаститься, замучилась я!» И вижу, уж вышли мы из хоромины.
И повели ее на гору, а на горе три лица, трое стоят: все в светлых манто84 и светлым лица покрыты, причащаются. Только вместо сосуда – полоскательная чашка и ложечки нет, так причащаются. И много народа, все подходят, все причащаются. И ее подвели. Хочет она перекреститься, но тяжело ей крест сделать, мешают ей.
– Сам берет, из своих рук дал мне сухое, не мокрое. А мне дара их не проглотить, стало мне, подавилась. «Господи, Господи, прошу, святые и ангелы, Господи, полно меня мучить!» Эти смеются. Один говорит: «Подождешь, еще походишь!» А другой за ним: «Да, ее нужно провести еще!» Смеются, – хвост и ноги коровьи, когти собачьи. И опять повели меня.
И повели ее с горы к озеру. А мимо их народ, много народа, как на Невском, спешат, перегоняют, бегут и бегут, хвосты долгие волокутся, и все с горы в озеро
– Пали голуби на воду и стали пить, а я говорю: «И мы туда пойдем?» «Да, отвечает, пойдем». А один говорит: «Ну, теперь будет вам скоро конец». И уж все ближе мы к озеру. Перхаю, не проглотить мне дара их. «Господи, прошу, полно меня мучить!» Вкруг меня скачут дети, и я прибегаю к детям, не спасут ли меня: «Ангел хранитель, храни меня, храните меня, помилуйте!» Все озеро голубями закрыто, мутная вода, грязная. И я вошла по колено в воду. «Теперь тебе скоро!» – услышала я голос, и который вел меня неизвестно, где делся.
Так побывала Акумовна на том свете, таково ее хождение по мукам.
Еще ничего, сердце у ней здорово, только животом Акумовна тужит. А ей немало выпало на долю – этим кнутом сечена!
Отец Акумовны богатый, в славе был. Десяти годов ей не было, умерла мать. У нее семь братьев, все ее старше. Девчонка она была здоровая. Еще маленькой, правда, она убилась: спала она в люльке, а ребятишки качали, люлька оборвалась и она с люлькой обземь, кричала день и ночь и ничем – грудью ее не унять, а потом все прошло, потом совсем оправилась. Девчонка она была смышленая. Перед смертью дала ей мать пятьдесят рублей – в холстинке замотаны. И никто о этих деньгах не знал, один отец. И когда отцу надобилось, она, сколько надо, вымотает из холстинки и даст ему, после он все ей вернет, и она опять замотает и никому ни слова. Невестка не знала. Отец с невесткою жил. Невестка ее не любила. Как, бывало, обедать, придерется, возьмет ее за руку да из-за стола вон. Истязала девчонку. Отец с невесткою жил. Как-то к отцу пришел брат двоюродный, давно ему отец денег обещал, он за ними и пришел. Да рассердился за что-то отец и отказал. А Василью вот как нужно, и обидно: зачем обещал! – пошел Василий, заплакал. Услыхала девчонка – ласковая была и несчастная – догнала Василья, из своих хочет дать ему, из холстинки, только с уговором, чтобы вернул деньги непременно. Ну, тот обрадовался. «Погори мой дом, детей не увидеть!» – поклялся. И дала она ему ровно копейка в копейку, сколько отец обещал, двадцать рублей. А пришло время и не возвращает. Нет и нет у него денег, подожди! Да она ждала бы, и не в деньгах дело, ее отец спросит, что тогда ответить? И надо тому быть, как раз захворал отец: выпил пива, ноги посинели, стало ему худо. Собрали деревню. И Василий пришел, брат двоюродный. Сели вокруг, сидят. Отец – к девчонке, холстинку чтобы принесла, где деньги. Испугалась она, не знает, что сказать, на ключи и свалила: ключи, мол, затеряла. Затеряла? – хорошо, взяла невестка топор да в амбар, сундук разломала, принесла холстинку. Стали деньги считать – двадцати рублей нет. Отец к девчонке: «Где деньги?» Молчит. И в другой раз: «Где деньги?» И опять молчит. А стало ему совсем дурно, стал он благословлять детей. Благословил сыновей своих – старших братьев, доходит ее очередь. Заплакала, просит тихонько, чтобы сказал Василий о деньгах. А Василий – разбойник! – отнетился: «Знать не знаю, не брал денег!» – будто никогда и не брал денег. И уж не плачет она, – когда лихо, не плачут, – смотрит она на отца, только смотрит. Отец к девчонке: «Благословляю, – остановился, подумал, – коло белого света катучим камнем!» – скрипнул зубами и скончался.
Коло белого света катучим камнем! – вот слово благословения, вот какое от отца, родительское, получила Акумовна, и видно, оно – так думала Акумовна – обрекло ее на блуждание по белому свету.
Шести недель не выжила дома, а жила она на огороде. При отце худо ли, хорошо, терпи, а как умер отец, стала невестка лютее зверя, гонит, поедом ест девчонку. На шестой день Фролова дня85 взяла Акумовну турийрогская барыня Буянова к себе в усадьбу, в дом. Усадьба Буянова – Турий Рог в шести верстах от Сосны Горы.