Том 4. Повести и рассказы
Шрифт:
Она вплотную остановилась перед ним, расставив ноги и засунув руки в карманы потрепанного своего, короткого пальто.
— Борька! Неужели ты так подл и так глуп, что поверил тому, что я там написала? Я только хотела с тобою разорвать.
Он вскочил и схватил ее за руку.
— Правда?!
Исанка на мгновение не отняла затрепетавшей руки, но сейчас же ее высвободила.
— Ага, — правда! А дальше что?
— Исанка, зачем этот тон? Я тебя совсем не узнаю.
— Что же дальше?
— Ведь это
— Ха-ха! Ну, ясно, — меняет! Раз так, то можно и помириться, правда? И опять ты меня начнешь поганить, и будешь мне твердить, что из-за меня не станешь великим человеком.
Борька смущенно молчал. Грудь Исанки вдруг судорожно задергалась.
Загремел и зазвонил вдали трамвай, меж пушисто-белых ветвей заморгала красная надпись: «Берегись трамвая!» Исанка вскочила.
— Пятнадцатый номер! Последний, наверно. Придется на Девичье Поле переть пешком… Пока!
И побежала к остановке, скрипя по морозному снегу.
1928
Болезнь Марины
Оба они, и Марина и Темка, были перегружены работой. Учеба, общественная нагрузка; да еще нужно было подрабатывать к грошовым стипендиям. Часы с раннего утра до позднего вечера были плотно заполнены. Из аудитории в лабораторию, с заседания факультетской комиссии в бюро комсомольской ячейки. Дни проносились, как сны. И иногда совсем как будто исчезало ощущение, что ты — отдельно существующий, живой человек, что у тебя могут быть какие-то свои, особенные от других людей интересы.
И вдруг перед обоими встало свое, касающееся только их обоих, ни для кого больше не интересное, а для них — очень серьезное и важное.
В субботу, как всегда, Темка пришел из общежития ночевать к Марине. У нее по-особенному блестели глаза, она вдруг среди разговора задумывалась. А когда он обнял ее стан и хотел поцеловать в шею, Марина удержала его руку и сказала, пристально глядя впавшими глазами с темными под ними полосами:
— Темка! Дело верное. Я беременна.
Он быстро опустил руку, взглянул на нее.
— Да ну?!
— Верно. Была у доктора. Он тоже сказал.
Темка — большой, плотный, с большой головой — медленными шагами ходил по узкой комнате. Марина сумрачно следила за ним. А у него глубоко изнутри взмыла горячая, совсем неразумная радость, даже торжествование какое-то и гордость. Он так был потрясен, что ничего не мог говорить… И так это для него было неожиданно, — эта глупая радость и торжество. Темка удивленно расхохотался, сел на постель рядом с Мариной, взял ее руку в широкие свои руки и сказал с веселым огорчением:
— Ну и ну!
Марина была рада, что он так хорошо отнесся к известию, — глубоко в душе и сама она радовалась случившемуся. Но веселее от этого не стало. Положение было
— Что же теперь будем делать? Ты конкретно представляешь себе, что из всего этого получается?
— Да, да…
Но он это сказал рассеянно. Темка весь был в своей неожиданной, ему самому непонятной радости. Положил руку на ее еще девический тугой живот, нажал.
— Замечательно! Подумаешь: что-то там в тебе зреет, — твое и в то же время мое… Ха-ха-ха!
Он во все горло захохотал. Марина озлилась.
— Нужно о деле подумать, а он грохочет, как дурак. Заткнись, пожалуйста!
— А ужли ж самой тебе… не весело от этого?
— Куда те к черту весело! Только тошнит все время, — ох, как тошнит, и груди очень болят, и ты так противен, — пожалуйста, не трогай меня!
Марина резко оттолкнула его руку от своего тела.
Сегодня они ни о чем не могли столковаться, — слишком разные у них были настроения. Но вопрос был грозный, и нужно было его решать поскорее. Марина, преодолевая странное какое-то отвращение к Темке, условилась, что он зайдет через три дня, и они все обсудят.
Но, в сущности, — что обсуждать? Дело было совершенно ясно. Головою и Темка — понял это наутро, когда мысли трезвы:
нелепость, выход один только и есть.
А в глубине души была тревога перед тем, что хотели они сделать, и недоумение — неужели Марина унизит себя до того, что пойдет на это?
Через три дня долго говорили. Да, нужно решиться. Другого выхода нет. Марина с тоской заломила руки и сказала:
— Как все время тошнит! Ни о чем подумать не могу, что бы есть! А послезавтра зачет сдавать по органической химии!
Темка украдкой приглядывался, и была тайная боль, что она идет на это, да еще как-то так легко.
Раньше нужно было сдать два зачета, — по ним Марина много готовилась, и откладывать их было невозможно. Между тем рвоты были ужасны, об еде она думала с ужасом, голова не работала. А тут еще Темка. К нему она чувствовала самой ей непонятную, все возраставшую ненависть. А когда он пытался ее ласкать, Марину всю передергивало. И она сказала ему:
— Пожалуйста, приходи ко мне пореже. Ты мне определенно неприятен,
Женщина-врач исследовала Марину, расспросила об условиях ее жизни.
— Да-да… Обычная история. Как врач я, конечно, обязана вас всячески отговаривать, но если бы была на вашем месте, то сделала бы то же самое.
И дала ей ордер в родильный приют.
Через три дня Темка привез Марину обратно в ее комнату, Марина сильно побледнела, лицо спалось, глаза двигались медленно и постоянно останавливались. Но на Темку глядели с приветливою нежностью, — он уж думал, что никогда этого больше не будет. Марина лежала и ласково гладила его широкую, все еще как будто рабочую руку бывшего молотобойца.