Том 4. Рассказы для больших
Шрифт:
— Стоишь?! — отплевываясь, прохрипел ошеломленный Арнаутов.
— А ты?..
— Стою.
— Почему же мы стоим? — скользя рукой по лодке, спросил, заикаясь первый раз в жизни, но трезвым голосом Редько. — Ведь до берега, Гос-по-ди, кусок-то какой…
— Болван, шапку сними! — сердито через лодку крикнул агроном.
Испуганный художник послушно сбросил с головы прилипшую кепку.
— Бог спас! На подводной скале стоим… На единственной подводной скале между двумя заливами… Понял? Здесь, брат, средней глубины этажей
Художник оторопело перекрестился и застучал зубами.
— Ничего, ничего, Степушка. Не робей, живы будем. Весло перейми… Справа! Да справа же, пес! Кто старше по службе?! Ну вот. Не сходи с места! Голову оторву…
Арнаутов нырнул под лодку и вынырнул рядом с Редько. Подвели вместе руки под борт, рванули… жить захочешь, силы вдвое прибудет — и оторвав борт от воды, перевернули грузную лодку скамьями кверху. В лодке маслянисто колыхалась вода. Выкачивали шапками и всплывшей у кормы жестянкой. Работали молча и быстро, как на пожаре. От вермута, пепермента и джина в голове ни одного градуса не осталось.
Сначала полез в лодку коренастый художник, — Арнаутов по горло в воде придержал вертлявый борт. За художником, отогнав его к другому краю, осторожно балансируя, перенес в лодку ноги, обутые в тяжелые американские ботинки-утюги, и Арнаутов.
Молча взялись за весла. Гребли молча и быстро. Весла плавно ложились одно в одно, с вывертом разворачивались, уходили назад во всю длину до отказа и рвали воду словно на морских гонках… По ногам гулко переливалась черная вода. Маяк уже не двоился и излучал с перебоями на далеком выступе серебряный сноп.
Шапок не надевали до самого берега. И с каждым броском, приближавшим к залитому лунным дымом лесистому мыску, в душах разгоралась неукротимая радость: живы!
В два часа ночи на русском хуторе за прибрежными соснами вскинулись с лаем собаки, но тотчас же, подобострастно повизгивая, смолкли: пришли свои.
Тетушка Варвара Петровна встрепенулась на своей скрипучей койке, зажгла свечу и прислушалась.
— Брандахлысты пришли. Ну, теперь до зари карнавал пойдет… Не могли, идолы, в местечке допиться… По всем заливам нелегкая носит…
Но «карнавал» вышел не совсем обычный. В лунное стекло робко постучал справлявший третьи сутки день рождения племянник-агроном и под сурдинку заскулил покорно и ласково:
— Тетя Варя, отомкните… Утонули мы со Степой, честное слово. Прямо к вам из подводного царства верхом на весле доплыли.
Второй брандахлыст заискивающе добавил:
— Пожалуйста, тетя Варя… Блажен, иже и скоты милует.
Варвара Петровна замоталась наскоро в свое одеяло на манер римского сенатора, бросилась к окну и надставила ладони к глазам.
Действительно… утопленники. Со штанов горные потоки, пиджаки и сорочки облипли, волоса словно морские водоросли по циферблатам размазаны…
Что за история?! Ливня, кажись, не было — двор сухой. Где же это они так намокли?
— Переодеться бы нам, тетя Варя… — снова заныл художник. — Добрей вас во всем Варском департаменте женщины нет. А я уж за это завтра портрет ваш в одеяльце, с родинкой на плечике, во весь рост напишу…
— Тьфу, охальник!
Варвара Петровна запахнулась и кинулась к комоду. В комнаты утопленников не пустила, — тряпок не хватит лужи за ними подтирать. Выбросила в окно на веранду две сухих переменки белья, да капот свой с хризантемами — художнику, да старую портьеру, что под рукой нашла, племяннику завернуться. Чем не карнавал?..
Брандахлысты переоделись и сконфуженно вошли в комнату, стараясь не стучать по асфальтовому полу своими американскими копытами. Пыхтя и чертыхаясь, долго развязывали набрякшие на шнурках ботинок узлы и смущенно, точно самим себе не веря, какая беда прошла над головой, — рассказали тете Варе, что с ними стряслось в море.
Тетя Варя только пухлыми ладошками всплескивала, ахала и крестилась… Голоса трезвые, глаза кроткие, испуганные. Как у горлинок после грозы.
— И сильно выпивши были? — недоверчиво спросила она.
— Полная выкладка! — авторитетно доложил племянник. — Сама Жильберта точку поставила. Ни в кредит, ни за наличные. Чего уже больше… Только под водой в себя и пришли.
— Чудо Господне… Ангел-хранитель место выбрал, не иначе, — задумчиво произнесла Варвара Петровна.
— Его или мой? — любознательно обратился к тете Варе Редько.
— Ты что ж, басурман, никак надсмехаешься?
— Я… ничего, тетя Варенька. Уж и спросить нельзя?
— Твой ли ангел, либо его, либо оба вместе — не вашего ума дело. По мне и заботы вы такой не стоите… Достойнейшие люди тонут, младенцы невинные, а захочет Господь — шелудивую овцу из пучины вытянет.
— Спасибо, Варвара Петровна.
— Не на чем, изумруд мой. Вы б теперь оба, по-настоящему, покаяние на себя наложить должны. Совесть-то не одним джином обмывается…
Племянник решительно крякнул.
— Мы, тетя Варя, окончательно теперь пить зарекаемся.
— От Вознесенья до нового поднесенья?
— Будьте покойны. После сбора винограда чуть-чуть, уж это не в счет, чтоб соседи не обижались. А вообще… мухи не обсосем.
— Давай Бог. А что ж это дружок твой дрожит? — тетя Варя покосилась на художника.
— Промокли мы, как кефаль. Да потом в мокром платье гребли, вспотели. Каждый дрожать будет.
— Ладно. По рюмке перцовки, так и быть, дам.
— Очень уж промокли… — задумчиво подтвердил художник. — По стаканчику бы следовало.
— А зарок?
— Что ж… Ведь это же не пьянство, а вроде лекарства в предупреждение подводного гриппа.
Тетя Варя рассмеялась, отмерила брандахлыстам по стаканчику и пошла в чуланчик прятать перцовку в потаенное место.