Том 4. Солнце ездит на оленях
Шрифт:
Не мешкая нисколько, бог подкатил к нему на шестерке белым-белых оленей и сам весь белый, как пурга, только глаза зеленые, волчьи.
— Зачем звал меня? — спросил бог.
— Мы с женой умираем от голоду. Дай мне одного оленя!
— Нельзя! Я — бог, мне положено ездить на шестерке. И мои олени не годятся на убой — они бессмертны.
— Тогда угомони пургу!
— Тоже нельзя. Ее подняли мои оленьи стада, они переходят с голодного пастбища на сытое. Ты, глупый лопарь, учись у медведя. Он сосет свою лапу.
— Мои руки и ноги высохли, из них ничего не высосешь! Сделай нас с женой
— Ладно, — сказал бог и уехал.
Лопари сделались медведями и до тепла, до вскрытия озер, сосали свои лапы. И потом каждый год, до зимы, до пурги, с первыми осенними холодами обращались в медведей и всем хвалили бога Стар-юнкоре: какой он добрый и мудрый…
Авдон замолчал. Никто ни единым словом не отозвался на сказку, только сильней стали дымить и сопеть трубками.
— Что, плоха сказка? — спросил нетерпеливый Авдон.
— Хороша. Хорошо смеется хитрый Авдон над голодным народом, — отозвался Оська. — А что говорит твоя машинка?
— Сказывает тепло, ясно.
— Врет она. Злая, проклятая машинка! Она посылает нам пургу. — Охотник выхватил из кучи дров полено и запустил в машинку. — Вот ей! Так ее!
Полено не задело машинку. Но разъяренный Оська потянулся к другому. Тогда Ксандра подскочила к машинке и заслонила ее, висевшую невысоко, своей головой.
— Не смей! — крикнула она Оське. — Что, раньше, до машинки, не бывало у вас пурги?!
— Зачем она говорит неправду? — наступал Оська. — Смеется над нами.
— Не смеется, а сломалась.
— Да, наверно, сломалась. Стрелка давно уж перестала ходить, — заговорили люди и повалили домой.
Тупа Авдона сделалась неинтересна, как осыпавшийся цветок. Из пришлых осталась в ней одна Ксандра. Всегда каменно-спокойная, Тайма в этот момент была до крайности встревожена, плевала в сторону машинки и каркала по-вороньи мужу:
— Брось ее, брось! Не бросишь — Оська придет бить тебя.
Авдон нежно глядел на барометр и расхваливал его:
— Он всегда говорил правду. Скажет «ясно» — и придет солнце, скажет «буря» — придет шторм, пурга. Колдун давал за него пять быков.
Ксандра попыталась втолковать ему, что машинка испортилась, вечного ничего нет, а показать, что испортилось в барометре, не могла: она плохо понимала его устройство. И Авдон остался при своем убеждении: машинка цела, ее оклеветали завистливые люди — Оська и колдун. Пурга скоро кончится, станет ясно, уже можно собираться на охоту.
На ночь Тайма проводила Ксандру в школу, а через недолгое время прибежала снова и сказала, что Авдон, должно быть, ушел на охоту: вместе с ним исчезли из дома ружье, заплечный мешок, кое-какие продукты, лыжи.
Обе побежали по поселку тревожить и поднимать людей на поиски. Пурга не утихала, а ночь сгущалась, чернела, и все поиски ничего не дали. Авдон не мог уйти далеко, но в такую непроглядь, какая дула, можно было потеряться в нескольких шагах от своего дома.
После этого пурга бесилась еще двое суток и занесла не только следы Авдона, а весь поселок до крыш. Поискали Авдона по окрестным лесам, горам — не нашли и решили: знать, далеко завели его глупы ноги.
Начались весенние притайки. Народ полез с лопатами на крыши своих туп, чтобы сбросить
Похоронив мужа и наплакавшись досыта над вещами, оставшимися после него, Тайма принялась собираться обратно в свою Большеземельскую тундру. Тупу отдала школе: делайте что угодно, хоть живите, хоть жгите. Машинку отнесла колдуну и сказала:
— Я согласна отдать ее за пять быков.
— Дорого. — Колдун фыркнул. — Она худая, обманная.
— Хорошая, погляди сам! — Тайма показала на машинку. — Видишь «ясно». — Затем показала на небо: — И там ясно.
— Обманная, я знаю. Хочешь одного быка?
— И пять не возьму от тебя! Вот тебе, а не машинка! — Тайма бросила в колдуна грязью. — Ты испортил ее, из-за тебя пропал мой Авдон. — И, уходя, кричала на весь поселок: — Колдун испортил машинку, из-за него погиб Авдон!
Уезжая, распространила это на всю долгую дорогу, а потом — на всю оленью землю.
Так оно и было на самом деле: однажды колдун пробрался без хозяев в незапирающуюся тупу и так помял машинку, что она замерла, остановилась.
Из Ловозерского поселка, где была государственная строительная контора, Колян привез досок, стекла, гвоздей, привез бригаду русских мастеров, и они перестроили тупу Максима: сложили русскую печь, прибавили окошек, сделали нары, высокий стол и под стать ему табуретки.
— Что это? — недоумевали соседи. — Постоялый двор? Зачем столько окошек? Зря много, будет сильно холодно.
В день окончания работ Колян позвал соседей, угостил водкой, выпил сам немножко, потом взял гусли, сел рядом с Максимом и ответил на все недоумения песней:
Много раз укрывали и его и меня чужие стены и крыши. Много раз согревали чужие огни. Много истратили на нас разные люди И добра, и еды, и души. Теперь мы решили расплатиться со всеми за все. Вот наш дом. У него четыре окна. На все четыре стороны света. Пусть видят наши огни со всех дорог. Пусть никто больше не плутает в пурге и тумане, Не стучится в глухую стену. Идите к нам все, кто хочет поесть, Отдохнуть, ночевать, обогреться! Дверь нашего дома открыта всегда, Тепло нашей печки готово согреть каждого. Если будет мало тепла — рядом лес, Мало рыбы, воды — рядом озеро. Идите и говорите спасибо Авдону: Он своей смертью надоумил нас Сделать такой дом. Дом дружбы.