Том 4. Торжество смерти. Новеллы

д'Аннунцио Габриэле

Атмосфера вражды и раздора тяготела над этим жилищем, и Джорджио задыхался в нем.

В первый же вечер по его приезде мать удалилась с ним в отдельную комнату, чтобы поведать о всех своих неприятностях, огорчениях, несчастьях, а также о беспорядочном, безнравственном поведении своего мужа.

Дрожащим от негодования голосом, глядя на него полными слез глазами, она сказала:

— Твой отец негодяй!

Веки ее несколько распухли и были красны от частых слез, щеки ввалились, вся внешность носила на себе следы долгих страданий.

— Да, негодяй! Негодяй!

Слова эти продолжали

звенеть в ушах Джорджио, когда он поднимался к себе в комнату, образ матери носился перед его глазами, он снова слышал постыдные обвинения, сыпавшиеся на человека, чья кровь текла в его жилах, и на сердце его была такая тяжесть, что, казалось, оно не вынесет более и разорвется. Но вот картина внезапно сменилась: среди бурного прилива страсти перед ним всплыл образ далекой возлюбленной, и тогда он почувствовал, что ему бы хотелось ничего не знать, ни над чем не задумываться, кроме своей любви, не испытывать никаких ощущений, не связанных с нею. Он вошел в свою комнату и запер за собой дверь. Лунная майская ночь смотрела в стеклянные двери балконов. Чувствуя потребность подышать свежим воздухом, он открыл дверь, вышел на балкон и, опершись на балюстраду, жадными глотками, казалось, пил влагу ночи. Бесконечное спокойствие царило внизу, в долине, Маиелла, вся еще белая от снега, дополняла красоту неба величественной красотой своих контуров.

Гуардиагрелле, похожее на стадо овец, дремало у подножья Санта-Мария Маджиоре. Одно освещенное окно противоположного дома являлось каким-то желтым пятном на этом фоне.

Джорджио забылся. Красота ночи заслоняла собой все мысли и будила лишь одну: «Вот еще ночь, погибшая для счастья!» Среди окружающей тишины слышался лишь топот лошади в соседней конюшне да замирающий звон бубенчиков.

Взгляд Джорджио обратился к освещенному окну, и на фоне желтого прямоугольника рамы он увидел колеблющиеся тени человеческих фигур, двигавшихся там внутри. Он стал прислушиваться. Ему показалось теперь, что кто-то слегка постучал в дверь. Неуверенный, он пошел отворить. То была тетка Джоконда. Она вошла.

— Ты обо мне и думать забыл, — сказала она, обнимая его.

На самом деле, не видя ее в числе встречавших его родственников, Джорджио совершенно забыл о ее существовании. Он поспешил извиниться, посадил ее на стул и заговорил с ней ласковым тоном.

Тетке Джоконде, старшей сестре его отца, было лет под шестьдесят. Она хромала после одного несчастного случая и проявляла склонность к полноте, но полноте нездоровой, рыхлой, лимфатической. Вся ушедшая в религиозные обряды, она жила особняком в своей комнате на верхнем этаже, почти не соприкасаясь с семьей, всеми забытая, никогда никем не любимая, считавшаяся слабоумной. Мир ее составляли священные предметы, реликвии, символы, жизнь протекала исключительно в религиозных упражнениях: монотонном пении молитв и жестокой борьбе с чревоугодием. Она обожала сладости, а всякая иная пища внушала ей отвращение. Но зачастую сладостей не было, и Джорджио пользовался ее исключительной любовью за то, что всякий раз, приезжая в Гуардиагрелле, не забывал привезти ей коробочку леденцов и коробочку шоколада с ромом.

— Ну вот, — забормотала она своим беззубым ртом, — ну вот ты и приехал к нам… Хе, хе, опять приехал…

Она

смотрела на него с оттенком робости, не находя других слов, а глаза ее горели ожиданием.

Сердце Джорджио сжималось от жалости и презрения, и он думал: «И с этим убогим созданием, опустившимся до последней степени, с этой несчастной ханжей-лакомкой меня связывают узы крови, я принадлежу к одному с ней роду!»

Заметное беспокойство постепенно овладело тетей Джокондой, глаза ее светились теперь уже слишком красноречиво. Она по-прежнему бормотала:

— Ну вот… вот…

— Ах, да! Прости, тетя Джоконда, — с трудом заставил себя выговорить Джорджио. — Ведь я забыл на этот раз привезти тебе конфет!

Старуха изменилась до неузнаваемости, казалось, она близка к обмороку, глаза ее потухли, и она еле слышно прошептала:

— Что же делать, ничего…

— Но завтра же я непременно постараюсь достать тебе конфет, — добавил Джорджио, утешая старуху. — Я выпишу…

Старуха мгновенно ожила и скороговоркой проговорила:

— От урсулинок, знаешь ли… Там всегда можно достать.

Наступило молчание, среди которого тетя Джоконда, по-видимому, предвкушая предстоящее наслаждение, зачавкала своим беззубым ртом, как бы смакуя набегающую слюну.

— Бедный мой Джорджио!.. Ах, что, если бы у меня не было тебя, мой Джорджио!.. Но ты еще не знаешь, что здесь творится, — одно наказание Божие… Пойди-ка сюда на балкон, взгляни на цветы. Это все я поливала, каждый день поливала, я всегда думаю о Джорджио, да! Прежде у меня был Деметрио, а теперь никого, кроме тебя!

Она встала и, взяв за руку племянника, повела его на один из балконов. Она показала ему вазы с цветущими растениями и, сорвав листок бергамота и протянув ему, нагнулась попробовать, достаточно ли влажна земля.

— Постой, — сказала она.

— Куда ты, тетя Джоконда?

— Постой!

Ковыляя, она вышла из комнаты и через минуту вернулась, с трудом таща жбан с водой.

— К чему ты это делаешь, тетя? Зачем ты себя так утруждаешь?

— Растения требуют ухода. Если не я, то кто же о них позаботится?

Она принялась поливать цветы, при чем дыхание ее ускорилось, и по временам глухой хрип вылетал из старческой груди, болезненно отзываясь в душе юноши.

— Довольно! Довольно! — вскричал он наконец, вырывая у нее жбан с водой.

Они остались на балконе, прислушиваясь, как вода, просачиваясь из горшков с цветами, с легким шумом капала на землю.

— Почему освещено это окно? — спросил Джорджио, желая прервать молчание.

— О, — отвечала старуха, — потому, что дон Дефенденте Счиони находится при смерти.

Оба вглядывались теперь в колеблющиеся тени на желтом пятне оконной рамы. Старуха начала дрожать от ночного холода.

— Пойдем-ка, тетя Джоконда, ложись спать!

Он пожелал проводить ее наверх до ее комнаты. Проходя по коридору, они наткнулись на что-то, медленно ползущее по каменным плитам пола.

Это была черепаха. Старуха приостановилась и сказала:

— Она твоя ровесница, ей двадцать пять лет, такая же калека, как и я. Отец твой наступил каблуком…

Джорджио вспомнились общипанные горлинки тети Джованны и некоторые эпизоды из жизни в Альбано.