Том 4. Выборы в Венгрии. Странный брак
Шрифт:
— Это платье, — заикаясь, пробормотал доктор, — с неделю назад привез мне мой брат, хозяин трактира в Капоше. При его полноте этот костюм не подошел ему, а где он взял его, не знаю.
Лицо перепуганного Гриби дышало такой искренностью, что нельзя было сомневаться в правдивости его слов.
Фаи с глубоким вздохом повалился в плетеное садовое кресло.
— Его убили! — прохрипел он и закрыл лицо руками. Так оставался он с минуту; из-под пальцев его заструились слезы.
Но уже в следующую минуту он поборол свою слабость, вытер глаза и, взяв себя в руки, снова стал таким, каким мы уже видели его однажды: не человек, а сталь. Твердым, отрывистым голосом он приказал камердинеру:
— Скажи кучеру, чтоб немедленно запрягал. Я тоже поеду с вами, Крок. Пусть ко мне зайдет управляющий, я дам ему необходимые распоряжения.
Кучер запряг экипаж; откуда-то, со стороны домика садовника, приковылял на своих толстеньких ножках управляющий.
— Несчастье гораздо серьезнее, чем мы предполагали, Будаи, — проговорил Фаи. — Но, что бы ни случилось, следует содержать все в порядке и поменьше болтать. Оставшиеся яровые нужно посеять, отводный канал на участке у Вереницы — восстановить. Доктора пусть отвезет в Унгвар кучер Йожка. Да, еще эта бедная Капор!.. Похороните ее как следует, при двух попах, в ореховом гробу. Справьте и поминки за счет доходов по имению. Она заслуживает этого: на редкость вкусные вареники умела она стряпать!
— Кто знает, сударь, — простодушно заметил управляющий, — может быть, она еще и выкарабкается.
— Да ведь она уже с час как умерла.
— Кто это — сказал?
— Да доктор.
— Что вы, помилуйте! — возмутился управляющий. — Да она сию минуту разговаривала со мной!
Такое преследование судьбы вывело наконец из себя бедного Гриби. Что до сюртука, то бог с ним, он смирился с этой историей. Но чтоб какой-то профан так принижал его познания, этого он уж не мог стерпеть. Кровь закипела в нем, и с презрением во взоре (однако с достоинством ученого) он заявил:
— Она может разговаривать сколько угодно, и все же она умерла: у нее не было пульса.
Экипаж подъехал. Фаи дружески пожал управляющему руку.
— Смотрите за всем хорошенько, мой дорогой Будаи. Возможно, я не сумею скоро вернуться, но если на троицу приедет из Дебрецена Эжаяш, пошлите мне весточку в Патак. (Известный Эжаяш Будаи * приходился братом управляющему.)
Затем Фаи легко вскочил в экипаж.
— Эй, доктор, доктор! — вдруг крикнул он. — Ну и бестолковый же я! Совсем забыл спросить: какой трактир держит ваш брат в Капоше? Вы, Крок, садитесь рядом с кучером: я один поеду в экипаже.
— Трактир «Гриф», ваша милость, — ответил за доктора Крок.
— Трогай!
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Свадьба в трактире «Гриф»
То, что Фаи усадил «милого старичка» не рядом с собой, а на козлы, вызвало среди челяди большое удивление, так как господин их обычно был чужд всякой кичливости. Обычно, если в доме не было гостей, за господским столом всегда обедал кто-нибудь из доверенной прислуги.
И это не было редкостью в кругу помещиков средней руки. Чаще всего подобная барская милость выпадала на долю какой-нибудь старушки — бывшей няньки барина, барыни или их детей. А уж попав однажды по той или иной причине за господский стол, слуга потом в силу привычки, которую венгры почитали во все времена, занимал это место постоянно. Подобная милость служила признаком добрых отношений между господами и прислугой, а кроме того, такой человек был весьма полезен в доме, потому что, в равной степени будучи близок и к слугам и к господам, знал, чем они живут, ловко умел рассеять тучи и смягчить взаимную их отчужденность.
Четверка лошадей стремительно неслась вперед; так и летели в стороны комья грязи, ибо после продолжительных дождей дорога была порядком грязна. Не умели строить дороги наши предки, «грязь на грязь накладывали»; в сухую погоду пыль стояла здесь столбом, а в сырую — грязь коню по брюхо. Но и наилучшая дорога показалась бы длинной господину Фаи, богатая фантазия которого лихорадочно работала, заставляя тревожно сжиматься его сердце — ведь оно было из такого мягкого золота, что на нем оставляло след всякое прикосновение. Он перебрал в уме все самые страшные беды, которые могли постичь Яноша. Порой он видел молодого графа лежащим глубоко на дне Тисы. Над ним проплывали сомы да осетры; вот они-то, а не старина Крок, наверно, знали, где находится Янош. То вдруг воображение рисовало ему другую картину: Янош падает, сраженный пулей, грабители подскакивают к нему, стаскивают с него одежду, чтобы поживиться хоть чем-нибудь… Нет, любая определенность, пусть самая плохая, лучше такого состояния!
— Эй, Петер, далеко еще до этого самого Капоша?
— Уже въезжаем в город.
Стемнело. Небо было сплошь затянуто тучами, а по земле стлалась густая пелена тумана, так что и в двух шагах уже ничего нельзя было разглядеть.
А жаль! Стоило бы описать городок, потому что в те времена города еще не были однообразны, как солдаты в строю, и не подразделялись на категории. Сейчас в Венгрии три сотни таких Капошей, похожих один на другой, словно близнецы; сотня Лошонцей, десятка два Кашш и наконец мать всех городов венгерских — Будапешт. Только эта мать не из тех, что своих детей вскармливают, а наоборот, сама кормится за их счет, и потому они такие хилые, маленькие, малокровные.
Прежде города не были так похожи один на другой, и путешествие было сплошным удовольствием. Тот, кто посетил много городов, испытывал такое ощущение, словно повсюду в большом мире у него знакомые да земляки, и это по тем или иным причинам доставляло удовольствие. Так, например, в Уйхее человек мог купить хорошее вино, в Тисауйлаке — замечательные щетки для усов, в Кёрмёце — такие кружева, будто и не кружева, а пена морская, в Мишкольце — пышные булки, в Римасомбате — фляжку, в Гаче — сукно, крепкое, как кожа, а в Леве — кожу мягкую, как сукно, в Эстергоме — седла, в Сабадке — фартуки, в Шельмеце — трубки, в Дьёре — складные ножи, в Либетбане — можжевеловую водку.
Теперь любую из этих вещей можно получить в каждом городе, в первой же лавчонке на углу, и совсем не нужно отправляться за ними в далекий путь. Однако следует признать, что предметы эти стали не так добротны, как прежде, и обладатель их не ощущает той радости, какую испытывал раньше, приобретая их во время своих странствований.
Что касается Капоша, то этот город славился ситами и решетами. Если капошское сито привозили красавице, жившей где-нибудь в другом конце Венгрии, она охотно награждала дарителя поцелуем. Сейчас же за него дают лишь восемьдесят крейцеров.
Нет, не так уж плох был мир в старину!
— Петер, знаешь ты, где находится трактир «Гриф»?
— Знаю, ваше благородие.
Экипаж загромыхал по булыжной мостовой. Если по грязи лошади еще могли идти рысью, то по остроконечным булыжникам тащились лишь шагом. Путникам казалось, что они едут целую вечность. Наконец они остановились под аркой ворот трактира. У входа висел маленький колокольчик, который господин Фаи тут же принялся нетерпеливо дергать. Ворота освещал тусклый фонарь. Внешне «Гриф» не производил особого впечатления. Это было длинное, низкое и узкое здание, словно стремившееся врасти в землю. Однако унылым оно выглядело только снаружи, внутри бурлила жизнь: играла музыка, было очень шумно, из открытых окон доносились веселые возгласы.