Том 4. Выборы в Венгрии. Странный брак
Шрифт:
Девушка невольно опустила голову, словно желая совсем исчезнуть. Она скрылась, как за ширмой, за спиной старика.
В наступившей тишине, казалось, было слышно, как бьются сердца молодых людей;
— Ну, не будь ребенком, отвечай же!
Девушка сжала губы и молчала. Раздавалось только тиканье старых стенных часов; маятник лениво качался из стороны в сторону.
— Что ж ты молчишь? И потом, что ты все прячешься за моей спиной? Это тебе не ширма! А ну-ка, иди сюда, а то я уже сержусь.
Старый Хорват отошел к окну, и девушке некуда было деваться; она напоминала сейчас хрупкий цветок, у которого отняли вдруг палочку-подпорку. Такое странное чувство, будто совсем, совсем одна… И она дрожит, словно лилия на ветру.
Пирошка опять подошла к отцу и склонила голову ему на грудь.
— Ой, мне стыдно, мне так стыдно, — проговорила она еле слышно.
— Может быть, ты еще не решила? Тебе нужно время на раздумье?
— Нет.
— Что «нет»? Ты еще не решила или тебе не о чем раздумывать?
— Не знаю, не знаю, — повторяла она как в полусне. Старик начинал терять терпенье, на лбу его собрались морщины.
— Ах ты, маленькая трусишка! Какая же из тебя получится жена? Ты еще ребенок. Теперь я и сам вижу, что рано еще с тобой говорить об этом. Вот и весь ответ. Если б ты любила Бутлера, ты пересилила бы свою стыдливость, ибо любовь, видишь ли, сильнее стыдливости. На этом и покончим. Можешь идти, если тебе угодно, в свою комнату.
Но девушка судорожно прижалась к груди отца, потом вдруг обняла его за шею и старалась наклонить его большую голову, чтобы что-то шепнуть ему на ухо. Старик заворчал, пробормотав что-то о гранатовых серьгах, которыми она его оцарапала.
— Мне стыдно, что я в этом платье, — прошептала девушка.
— Хе-хе-хе, — ласково рассмеялся старик. — Ах ты, маленькая глупышка! (И он поцеловал ее в губы.) Как это она сказала: «Стыдно в этом платье». О Ева, Ева! Легкомысленная Ева! Какие нелепые желания внушила ты своему полу! Ну ладно, ступай переоденься, как тебе нравится. И вот что еще: тебе нет нужды отвечать. Если ты любишь Бутлера — пусть в твоих волосах будет алая роза, а не любишь — белая.
Пирошка убежала. Бутлер вздохнул: «Не вернется она». Где-то рядом зазвучала игривая песенка, которую в те времена завезли из Парижа:
У Гренобльских у ворот — Там воробышек поет: «Тра-ля-ля, тра-ля-ля, Ах ты, птица глупая!»Песенка удалялась все дальше и дальше и, наконец, совсем стихла.
Старик пососал трубку, потом снова набил ее. Бутлер же погрузился в безмолвные мечтания. Он то загорался надеждой, то терял ее. Мысли проносились в его мозгу с головокружительной быстротой: «Вот она одевается, ей зашнуровывают корсаж, помогают надеть юбку, вот она посылает служанку в оранжерею за розой. Но за какой? За белой или за красной? Служанка уже знает. Счастливая! — Янош нетерпеливо смотрел на часы. — Как долго нет Пирошки. А вдруг она совсем не придет, а передаст через слугу, что у нее разболелась голова?
— Когда ты думаешь сыграть свадьбу? — спросил старик, помахивая массивной трубкой с длинным мундштуком, чтобы слабо тлеющий трут, только что положенный туда, поскорее разгорелся.
Бутлер вздрогнул:
— Вы что-то изволили сказать?
Но сырой трут не хотел разгораться, и старик опять принялся возиться с огнивом, а такое занятие не позволяет отвлекаться.
В этот момент дверь распахнулась, и в комнату вбежала Пирошка. Но каково же было их удивление, когда они увидели, что она все в том же платье и лишь в волосах ее веселым огоньком горела алая роза.
— Это и есть твой прекрасный туалет? — сердито спросил старик, покачивая головой.
— Да, папа, ведь я принесла веер.
Ах, веер! Ну конечно. Его-то и не хватало! За ним можно спрятаться стыдливо и кокетливо, куда лучше, чем за плечом отца. Веер — это маленькое, но коварное оружие — придает смелость. Теперь Пирошка уже нисколько не боялась, — по крайней мере, этого нельзя было заметить.
— О женщины, женщины, — шутливо воскликнул старик, обратив взор к небу, — все вы таковы! Итак, ты явилась с оружием. И даже принесла ответ в виде этого алого цветка.
Потом он весело подмигнул Бутлеру.
— Видишь? Что я тебе говорил? Ну, подойди к ней, поцелуй свою невесту.
Бутлер, с блаженным лицом, уверенными шагами направился к девушке. Пирошка тоже шагнула ему навстречу и, склонившись, подставила Яношу головку.
— Возьмите свою розу, — проговорила она еле слышно. Дрожащей рукой Бутлер вынул цветок из ее прекрасных, светлых, как лен, волос.
— Благодарю.
И он поцеловал то место, где была приколота роза, затем осторожно вложил цветок в петлицу своего сюртука. Пирошка уронила головку ему на грудь, рядом с подаренной розой.
Старик же снова принялся размахивать трубкой, чтобы разжечь ее, и повторил свой вопрос:
— Ну-с, а когда же вы думаете справить свадьбу?
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Барыня наряжается
Свадьба? Кто сейчас помышляет о ней! Настоящее томление, желание поскорее отпраздновать свадьбу — впереди; пока что эти чувства еще в пути и придут только завтра или послезавтра.
Сейчас жених и невеста счастливы тем, что могут сидеть рядом и, взявшись за руки, глядеть друг другу в глаза; тем, что ситцевая юбочка Пирошки касается колена юноши; что Янош может своею рукою поправить прядь волос, выбившуюся из ее прически. Сейчас все это кажется им лакомством, которое никогда не сможет надоесть. А тысячи вопросов и столько же сладких и хитрых ответов!.. (Столь хитрых, что их мог бы разгадать и слепой котенок.)
— Помните, как вы там, в лесу, отдали мне маленькое птичье яичко?
— О, еще бы! Тогда-то я и полюбил вас.
— Неужели? И я тогда же!
— Правда?
— Или вы не верите?
— Верю, верю, только не смотрите на меня такими печальными глазами.
— Ах, вот как? Вам не нравятся мои глаза?
— Что вы? Я совсем не то хотел сказать.
И хочется им все знать и выяснить все. Они подобны детям, которые, играя у ручейка, стараются попробовать на язык каждый яркий камешек — не сладкий ли он?