Том 4
Шрифт:
— Ты откудова взялся, таракан усатый?
— От немецких разбойников убежал.
— Значит, от рыделей? Слышь, он от рыделей прибег! — заговорили просыпающиеся рыбаки.
— Чего же ты от них ушел? Не сладко стало?
— Тысяча чертей и две ведьмы! Кричат, что святое слово Иезуса Христа защищают, а сами грызут людей, как голодные собаки! Женщин угоняют, а затем убивают, детей бросают в огонь.
— И ты был крыжаком?
— И я был крыжаком и на моей груди носил крыж.
— Крест, значит! — объяснил
— А по-нашему ты где научился?
— Я долго жил в Юрьеве, был конюхом у русских купцов, а крыжаки меня увели в Ригу в свое войско. Тяжко мне стало там у них. Крыжаки нам недруги. Их нельзя пускать туда, где живут добрые, честные люди. Они обманщики, разбойники. И я сказал себе: «Янек, если ты хочешь быть честным, иди к тем, кого рубят и жгут крыжаки». И я ушел от них.
— А конь у тебя был?
— Был добрый конь!
— Куда же он делся?
— Крыжаки учуяли, что я не зря ругаюсь с ними. «Видим, что ты не наш, — говорили они. — Но живым ты от нас не уйдешь». И они заперли меня в сарае для дров. А коня моего увели. Утром хотели мне суд учинить и повесить на березе. А я проломал крышу в сарае, да и убежал в лес, когда все крыжаки еще спали.
— Где же это было?
— На берегу озера, близ реки Омовжи. Тут началась эта буря, и я обрадовался, что крыжаки не найдут моего следа. Я шел через снег и льдины, пока не свалился. Здесь ваши люди меня подняли, а то бы я замерз и пропал…
— А далеко ли рыдели? Где они теперь? Поди, в Юрьеве?
— Они там давно собирались, говорили, что надо готовиться к большому походу: «Пока новгородцы еще не пришли в Юрьев, надо самим напасть на новгородцев». Магистр приказал идти скорей на озеро и там поймать русского князя Александра. «Он еще молод, петушок, и мы ему голову свернем». Пся крев!
Янек еще долго охал и ворчал:
— Тысяча чертей и две ведьмы!
Возле устья обледенелого ручья на западном берегу озера утонул в сугробах исад — рыболовецкий выселок. Приземистые старые избенки крыты камышом и еловой корой. Над трубой, сделанной из пробитого глиняного горшка, приветливо вьется сизый дымок, как бы говоря путнику, что в этом домишке бьется жизнь и греются у пузатой печки люди, хлебая горячую уху из чудских снетков.
Пронеслась галочья стая и рассыпалась по берегу, среди сетей, растянутых на кривых кольях. Галки с гомоном сновали повсюду в поисках остатков рыбы, привезенной с последнего улова.
Несколько выдолбленных челноков и утлых семерок, сбитых из семи досок, лежало кверху дном на берегу. Тут же стояли рядком перевернутые длинные, тяжелые, залитые смолой насады, каждая из которых может поднять по двадцати и больше рыбаков.
Из-под одной такой лодки раздался пронзительный лай, и оттуда выскочила мохнатая белая собачонка и понеслась в сторону озерной равнины. Раскрылась
Одинокий, высокого роста, плечистый путник быстро приближался, легко скользя на коротких охотницких лыжах, подбитых шкурками, снятыми с жеребячьих ног. Мальчик с восхищением смотрел, как уверенно передвигается на лыжах красивый, стройный юноша с румяным от мороза лицом и заиндевевшими бровями. Все на нем казалось складным и хорошо прилаженным для дороги и для охоты.
«Не иначе как зверолов! — решил мальчик. — И нож медвежий за поясом, и полушубок выше колен, и ноги перевиты ремнями».
Путник изредка упирался в снег коротким копьем с длинным отточенным лезвием и гарпунным крюком под ним.
Вся галочья стая, шумно хлопая крыльями, улетела.
— Эй, здравствуй, удалец! — крикнул охотник. — Отстань, шелавая! — замахнулся он на шавку, с яростным лаем бросавшуюся ему под ноги.
— Колобок, назад! Это свой! — крикнул мальчик, стараясь отогнать собаку.
Шавка отбежала и уселась на снегу, продолжая ворчать.
— Верно, что свой! — сказал охотник, поднявшись на берег. — Узнала своего брата… Тебя, малец, как звать?
— А Савоськой! — ответил мальчик, смущенно подтягивая домотканые заплатанные порточки.
— Будем дружить, Савоська! Как ваша деревня прозывается? Ну и деревня: четыре двора и двадцать два кола!
— Это еще не деревня, это наш выселок рыбачий, а деревня подале будет — вон на лесной опушке, и зовется Богомолово.
— Понимаю. А в лесу, вестимо, стоит молельня под старыми березами, а близ нее живет старичок с ноготок, что зовется Миколой.
— Ты, дяденька, видно, бывал у нас?
— Бывать не бывал, а чутьем охотницким почуял. Тут наши новгородские ратники намедни не проходили?
— Нет, не видал что-то.
— Ну, значит, скоро будут.
Дверь избенки заскрипела, и оттуда выглянула женщина, накинув зипун прямо на голову.
— Ты с кем это, Савоська, тараторишь?
— Здравствуй, хозяюшка! Дай путнику обогреться.
— А ты из каких будешь? Тут по берегу много всякого люда бродит. Иного боязно и впустить.
— Я пришел прямиком из Пскова.
— Дальняя дорога! Заходи, пожалуй, обогреться, а угостить тебя, прости, нечем. Хозяин промышляет на озере. А вот как приедет, тогда и пироги с рыбой, и блинки со снетками изготовим для-ради дорогого гостя.
Хозяйственным взглядом женщина оценила путника: одет он просто, но добротно, а на поясе медвежий нож серебром изукрашен и рукоять из ценного рыбьего зуба. Видно, парень не простецкий. Она стала приветливо кланяться, приглашая в избу:
— Не обессудь нас за тесноту и бедность нашу.