Том 5. Дживс и Вустер
Шрифт:
Он разинул было рот, но я поднял руку и остановил его.
— Знаю, что вы хотите сказать, и вполне с вами согласен. Сам по себе, послушный лишь велению своей совести, Гасси совершенно не способен ни на какие правонарушения и хулиганства, за которые всякий мировой судья рад отвесить показательный приговор для острастки другим. Что верно, то верно. С молодых лет Гасси придерживается правил, усвоенных, я думаю, с молоком матери: подальше обходить стезю порока и избегать опрометчивых поступков, которые приводят менее дисциплинированную публику в очередь на тридцатисуточную посадку. Но, как мы знаем, Гасси поддается влиянию. Например,
— Вы полагаете, что мистер Финк-Ноттл прислушается к предложениям молодой леди?
— Ее слово для Гасси — закон. Он будет как воск в ее руках. Говорю вам, Дживс, ситуация удручающая. Вы никогда не сидели привязанный по рукам и по ногам к стулу перед пороховой бочкой, на которой догорает огарок свечи?
— Нет, сэр, такого со мной не случалось.
— У меня сейчас именно такое состояние. Сижу, сжав зубы, и жду, когда рванет.
— Не стоит ли мне побеседовать с мистером Финк-Ноттлом о нежелательности скоропалительных действий?
— Это было бы лучше всего. Может, он вас послушает.
— Непременно так и поступлю при первой же возможности, сэр.
— Благодарю вас, Дживс. Неприятная история, а?
— Весьма, сэр.
— Не припомню, чтобы я попадал в историю неприятнее. Куда не подашься, все не слава Богу.
— За исключением, быть может, мистера Перебрайта, сэр.
— Ах, да. У Китекэта дела пошли в гору. Я слышал об его успехах. Говорят, он теперь носит шапку исключительно набекрень?
— Она свисала у него с уха, когда я последний раз его видел, сэр.
— Ну что ж, это уже кое-что. Все-таки немножко греет душу, — признал я, ибо мы, Вустеры, даже среди своих тягостных забот находим время порадоваться удаче друга. — Безусловно, счастливый конец Китекэтовых дел можно считать лучом света. Да еще, вы говорите, деревенские головорезы готовы поддержать мистера Хаддока на сегодняшнем концерте?
— В больших количествах, сэр.
— Итого, два луча света, черт подери! А если вам удастся отговорить Гасси от глупостей, получится уже три. Неплохо. Ладно, Дживс, ступайте и возьмитесь за него, может, что и выйдет. Думаю, вы найдете его в доме священника.
— Очень хорошо, сэр.
— Да, и вот еще что, самое важное. Будете в доме священника, найдите юного Тоса и отберите у него тупое орудие в виде короткой палицы, налитой свинцом, он ее недавно раздобыл. Это разновидность полицейской дубинки, а вы не хуже моего знаете, как нежелательно, чтобы подобный предмет находился во владении юного Тоса. Перелистайте хоть всю телефонную книгу от А до Z, вы не найдете никого, кому было бы так же опасно доверить эту штуковину, как ему. Вы меня поймете, когда я скажу, что он открыто провозгласил намерение оглоушить ею полицейского Доббса. Так что вырвите эту свинчатку из его когтей во что бы то ни стало. Я не успокоюсь, пока не буду знать, что она уже у вас.
— Очень хорошо, сэр. Я этим займусь, — ответил Дживс, и мы расстались, обменявшись обычными любезностями; он отправился в дом викария, чтобы совершить очередное доброе деяние, а я потопал дальше в противоположном направлении.
Не протопал я и двухсот шагов, как вдруг из приятной задумчивости меня вывело
Кингс-Деверил — такая деревня, где живописных домиков — пруд пруди, но этот живописный домик отличала от прочих вывеска над дверью в виде королевского герба и надписи: «Полицейский участок». И не оставляя сомнений в подлинности этой надписи, Гасси Финк-Ноттла не то чтобы буквально держа одной рукой за шиворот, а другой за сиденье штанов, но почти что так, в силу чего случайный прохожий, естественно, счел бы себя свидетелем ареста, — вел крепкий детина в синей униформе и каске, который не мог быть никем иным, кроме как полицейским Эрнестом Доббсом, собственной персоной.
ГЛАВА 21
Так я впервые удостоился чести увидеть своими глазами прославленного стража закона, о котором был наслышан и на которого даже в менее отчаянных обстоятельствах все равно бы остановился поглазеть — уж очень у него, как у Силверсмита, была внушительная наружность, она привлекала внимание и в какой-то степени захватывала дух.
Бессонный хранитель общественного спокойствия в деревне Кингс-Деверил принадлежал к разряду полицейских, скроенных прямолинейно и сшитых узловато. Как будто Природа, взявшись его сколачивать, сказала себе: «Не поскуплюсь». И не поскупилась, разве что чуть недодала ему роста. Если не ошибаюсь, чтобы поступить на службу в полицию, требуется рост не ниже пяти футов девяти дюймов без башмаков, а Эрнест Доббс, на мой взгляд, мог бы, пожалуй, пролезть под планкой. Но этот небольшой перпендикулярный недобор только придавал его фигуре как бы дополнительную ширину и прочность. Такой человек, стоит ему захотеть, запросто мог бы заменить деревенского кузнеца — с первого взгляда было видно, что его мускулистые ручищи прочны, как железные прутья. А теперь еще, увеличивая сходство, у него на лбу блестели капли трудового пота. Похоже, он только что пережил серьезное душевное потрясение — глаза горят, усы топорщатся, нос ходит туда-сюда.
— Г-р-р! — промолвил он и сплюнул, ничего не прибавив. Сразу видно, человек немногословен и плюется мастерски.
Гасси, очутившись на открытом пространстве, робко улыбнулся. Он тоже, по-видимому, был охвачен душевным волнением. То же самое и я. Итого, взволнованных трое.
— Всего доброго, констэбль, — сказал Гасси.
— Мое почтение, сэр, — кратко ответил тот, возвратился в здание и захлопнул за собой дверь. Я в тот же миг подскочил к Гасси.
— Что все это значит? — спрашиваю я дрожащим голосом.
Но тут дверь снова распахивается, появляется Доббс. Он держит в руках совковую лопату, а в лопате — что-то похожее на живых лягушек. Я пригляделся: действительно, лягушки. Доббс размахнулся лопатой, и бессловесные братья наши взлетели в воздух, словно горсть конфетти, попадали на траву и разбрелись по своим делам. Полицейский постоял секунду, уничтожающе глядя на Гасси, еще раз сплюнул все с той же силой и меткостью и ушел, а Гасси снял шляпу и вытер лоб.
— Уйдем отсюда, — попросил он, и только когда мы отдалились от участка на добрых четверть мили, к нему вернулось некое подобие душевного равновесия. Он снял очки, протер стекла, снова водрузил на нос, и видно было, что ему полегчало. Дыхание стало ровнее.