Том 5. Лесная капель. Кладовая солнца
Шрифт:
И тут опомнишься: война у нас на земле. За теми воротцами на небе опять спуск на землю, где одни люди едут в одну сторону – на смерть, а другие в другую – для жизни: создавать и запасать продовольствие.
Мы едем за валенками на базар в одно село, расположенное на берегу самой прекрасной для нас реки Нерли. Нас в машине четверо, правит сметливый ярославец, вскормленный этой скромной и для нас самой чудесной землей. Мы были уже недалеко от цели, с той стороны нам навстречу двигались войска, а туда ехали на телегах, шли пешком массы людские,
И вдруг на разминке с воинской частью мы попали в яму. машину сильно встряхнуло, и насос, подающий из бака бензин, перестал действовать. Никто из нас, любителей, не знаком был с механизмом этой капризной «лягушки». Нас мигом окружили мальчишки из близкой деревни.
– Лягушка сломалась, лягушка сломалась! – кричали они, привлекая криком других.
В советское время деревенские мальчики до того освоили машину, что во всякое время принимают участие, учатся, мешают, но, бывает, и помогают. Все вместе мы стали возиться с «лягушкой», но сделать ничего не могли. Тогда из толпы этих бойких мальчиков вышел один совершенным хозяином – обе руки в карманах.
– Ерунда, – сказал он, – ехать можно и без лягушки, – айда, ребята, за бутылками!
И вот какую мы придумали штуку. Достали десять пустых бутылок, наполнили их бензином, и один из нас, заключив эти бутылки в корзину, стал изображать собою бак. Второй пассажир, передающий из «бака» очередную бутылку, стал «насосом». Третьему вышло трудное дело: он высоко на вытянутой руке держал бутылку с бензином, который по резиновому шлангу через переднее окно поступал под капот в карбюратор. Все трое следили, как опустошалась бутылка, и передавали друг другу новую. С восторгом проводили нас мальчики, чтобы потом десятки лет своим детям и внукам рассказывать, как они из трех взрослых и ученых людей сделали «лягушку».
Но, к сожалению, мы недолго проехали. Под действием бензина, и так уже довольно изношенный, развалился резиновый шланг, и мы окончательно стали. В это время навстречу нам прошла военная «эмка». Я сделал знак шоферу остановиться: не знает ли он механизма «лягушки», не поможет ли нам. Шофер кивнул в сторону своего хозяина: поможет, если тот разрешит.
И тут оказалось, что начальник шофера был генералом, но отступать было некуда, раз уж пришлось остановить машину. Старый, седеющий генерал очень строгого вида, усталый, наверно, и в сознании, что ему нельзя уставать, внимательно выслушал нас.
– Посмотри! – сказал он шоферу.
А мы уже посмотрели, мы знали, что тут не посмотреть надо, а повозиться. Нам оставалось чем-нибудь занять внимание генерала так, чтоб шофер успел починить. За это дело взялся один из наших спутников – поэт. С чего начать? Мимо проходили воинские части.
– Это ваши ребята? – спросил поэт для начала.
– Мои.
– Молодцы! – сказал поэт.
Генерал помолчал и, строго взглянув на поэта, как бы разгадывая его план болтовни, ответил:
– Всякие есть!
А шофер тем временем
– Простите меня, – сказал поэт генералу, – вы едете, быть может, и на смерть, вы – герой, а мы едем на базар за валенками. Мне совестно вас задерживать.
Генерал кивнул головой, то ли в смысле, что «ничего», то ли, что и правда: действительно задерживать генерала из-за валенок совестно.
Смущенный поэт сказал, чтобы хоть как-нибудь оттянуть время:
– Смотрите, смотрите, какое множество людей спешит на базар. Поразительно, как людям не опротивеют до смерти все эти заботы о мелочах жизни во время войны, определяющей жизнь на столетия. Откуда берется интерес к этой охоте… Вы знаете, откуда?
– Не знаю, – ответил генерал, глядя в сторону шофера.
– От голода, – продолжал поэт. – Скучно становится, когда человек наестся, а когда опять захочется есть, он опять приобретает охоту заниматься тем же самым. И так человечество благодаря голоду вечно обновляется.
Этот парадокс не занял генерала. И стало, как бывает с поэтом, когда он читает стихи в глухой аудитории: свое становится себе хуже, чем оно есть. Кстати, и генерал начал терять терпение.
– Что ты там пилишь, – спросил он шофера, – брось! Пора ехать!
– Слушаю! – ответил шофер, не оставляя, впрочем, напильника.
Может быть, какая-нибудь секунда времени разделяла нашего поэта от поэта в лагере Брута. Но как бывает с поэтами, когда «божественный глагол до уха чуткого коснется», – наш поэт вдруг расстался со всеми своими натянутыми попытками задержать генерала.
– Простите, генерал, – сказал он искренним голосом. – Я у вас хотел время украсть и наговорил глупостей. Спасибо вам большое от нас за внимание. Поезжайте, мы как-нибудь обойдемся.
– Нет, почему же глупости, – ответил генерал, – ваша мысль о голоде как о движущей силе, правда, не нова, но это правильная мысль.
– Неправильная! – горячо возразил поэт. – Я заступлюсь перед героическим фронтом за всех этих людей с луком, морковью, крупой, свининой, варежками и валенками. Вы-то вот идете на риск, а о риске великий поэт сказал:
Все, все, что гибелью грозит, Для сердца смертного таит Неизъяснимы наслажденья – Бессмертья, может быть, залог!Генерал вдруг повеселел отчего-то и сказал:
– Нечего, нечего зубы заговаривать, я ваш план разгадал: вы хотели отнять у меня время рассуждениями о голоде, а теперь отнимаете его стихами о героическом риске. Вы и пишете нам на фронт, и по радио говорите, будто мы маленькие дети. А у нас лучше вашего знают и понимают стихи Пушкина – мы далеко не дети.