Том 5. Пешком по Европе. Принц и нищий.
Шрифт:
Мистер Хинчклиф, точно зачарованный, смотрел на заоблачный купол Монте–Розы и на бескрайние снежные пустыни, охранявшие ее крутые подступы; но тут главный проводник подошел к нему и сказал, что, по его глубокому убеждению, ни одному человеку не взять этой вершины и не ступить на нее ногой. Тем не менее, отважные альпинисты продолжали двигаться вперед.
Медленно взбирались они выше и выше; миновали Большое плато; долго карабкались вверх по крутому плечу горы, прилипая, точно мухи, к его изрытой поверхности, и «скоро очутились перед отвесной стеной, откуда, по–видимому, часто срывались вниз огромные глыбы льда и снега. Тогда они двинулись в обход и вскоре наткнулись на «лабиринт расселин и трещин в снежном покрове», снова свернули и «полезли вверх по высокому склону, настолько крутому, что приходилось двигаться зигзагами, чтобы облегчить себе подъем».
Усталость вынуждала их то и дело останавливаться минуты на две. Во время одной из таких передышек
Участники экспедиции двигались пешком, связанные толстой веревкой на одинаковом расстоянии друг от друга; если кому–нибудь случалось поскользнуться на этой головокружительней высоте, остальные, опираясь на свои альпенштоки, могли удержать его от верного падения на глубину в несколько тысяч футов. Под ночь они подошли к оледенелому гребню, идущему вверх под острым углом; по одну его сторону лежала пропасть. Чтобы подняться на гребень, передовому приходилось вырубать во льду ступеньки, и едва он отрывал ногу от ело заметной ямки, как на его место становился следующий.
«Медленно и упорно двигались мы вперед по опасной крутизне, и для многих из нас было счастьем, что ноги требовали всего нашего внимания, ибо слева от нас свисал пологий ледяной карниз, с которого оступившийся неминуемо должен был сорваться, если, только его не спасут совместные усилия товарищей, а справа мы могли бы бросать камешки в зияющею пропасть, прямо на огромный ледник снизу.
Итак, необходима была величайшая осторожность, а между тем в этом опасном положении мы подверглись атаке грозного врага альпинистов – сурового северного ветра. Ветер засыпал нас тучами снежной пыли, забивавшейся во все складки одежды; он высоко взметал в воздух ледяные осколки, вылетавшие из–под ледоруба Петера, и швырял их в бездну. С нами он грозил поступить так же безжалостно, и при особенно сильных порывах мы втыкали свои альпенштоки в лед и налегали на них всем телом».
Одолев кое–как опасный склон, путники сели отдохнуть прислонясь к скале и свесив ноги над бездонной пропастью. Потом они начали подъем к подножью другого гребня, еще более опасного и неприступного.
«Это был совсем узкий гребень с почти отвесными склонами, а главное, покрывавший его ледяной панцирь местами принимал форму остро отточенного ножа; на такие участки, хоть они тянулись шага на три–четыре, страшно было смотреть – но, подобно мечу, ведущему истинно верующего к вратам рая. Они вели к желанной цели, и их нельзя было миновать. В двух–трех местах гребень так сужался, что ступня с обращенным наружу – для устойчивости — носком наполовину повисалa над пропастью, а пятка упиралась в ледяной выступ, чуть более скошенный, чем скала. В этих случаях мы с Петером брались за руки, он отступал от меня на расстояние вытянутых до отказа рук и, найдя более или менее твердую опору для ног в двух и более шагах от меня, откуда уже можно было одним прыжком перебраться на скалу, приглашал меня последовать за ним; а тогда и я отваживался на два осторожных шага и уже на третьем встречал его протянутую руку, готовую меня поддержать. То же самое повторяли за нами другие– участники экспедиции. Как–то я поскользнулся правой ногой в сторону пропасти, но, падая, зацепился локтем за ледяной выступ; оглянувшись назад, я успел стать ногой на верхушку утеса в крикетный мяч величиной, торчавшую изо льда на краю пропасти. Зацепившись таким образом в двух местах я, может быть, и сам бы справился, но мне пришлось бы пережить несколько неприятных минут. К счастью, Петер был рядом, он дернул веревку и мгновенно поставил меня на ноги. Веревка при таких восхождениях оказывает неоценимую помощь!»
И вот наконец вся партия собралась у подножия большого бугра, или купола, одетого льдом и припорошенного снегом, — то была макушка горы, последний клочок земной тверди между восходителями и пустыней небосвода. Снова заработали ледорубы, и люди, подобно причудливым насекомым, стали карабкаться вверх, ввинчивая каблуки в ничто, в воздух, в пар, лишь кое–где подбитый обрывками и клочками облаков, проплывающих ленивой чередой где–то там, внизу. Вдруг один из восходящих потерял упор под носком и упал! Он болтался в воздухе на кончике веревки, как паук на паутине, пока товарищи не втащили его наверх.
Несколько минут спустя весь отряд построился на крошечной площадке, на самой вершине, и под яростным напором ветра глядел вниз— на зеленые просторы Италии и безбрежный океан вздыбленных Альп.
Когда я дочитал до этого места, ко мне в номер ворвался Гаррис и с благородным энтузиазмом доложил, что веревки и проводники обеспечены и дело теперь за мной. На что я сказал ему, что решил пока что воздержаться от подъема на Альтели. Восхождение на Альпы, пояснил я ему, несколько отличается от того, как я себе его представлял, а потому, прежде чем приступить к нему,
Мои слова чрезвычайно обрадовали Гарриса и заронили в нем честолюбивую мечту. Он тут же побежал сказать проводникам, чтобы они последовали за нами в Церматт, захватив с собой все свое снаряжение.
Глава VI
Новое увлечение — Озеро Даубензее. — Мы слоняемся по горам. – Поиски шляпы. – «Отель дез Альп». – Лейкские воды. – Стена Гемми. — Знаменитая «Стремянка». — Нам подменяют одежду.
Что может быть лучше и драгоценнее, чем новое увлечение! Как оно захватывает человека! Как волнует, как обуревает душу! Я вышел из харчевни «Шваренбах» новым, в корне изменившимся человеком! Меня окружал новый мир, я смотрел на все новыми глазами. До сей поры, глядя вверх на исполинские снеговые горы, я благоговел перед их величием и грандиозностью, перед невыразимой грацией их очертаний; теперь, взирая на них, я видел твердыни, которые должно взять приступом, завоевать. Мое восхищения их величием и благородной красотой нисколько не уменьшилось, напротив — к старому увлечению прибавилось новое. Меря глазами пядь за пядью их крутые склоны, я прикидывал возможность — или невозможность — измерить их шагами. Завидев сверкающий ледяной шлем, пробившийся за облака, я представлял себе цепочку черных точек, упорно ползущих вверх и соединенных между собой тончайшей нитью.
Мы обогнули одинокое озерце по названию Даубензее и вскоре увидели невдалеке, по правую руку, ледник, подобный величественной реке, замерзшей в движении и перегороженной в устье отвесной стеной. Мне еще не приходилось видеть ледник так близко.
Вскоре набрели мы на новенькую дощатую сторожку и на кучку людей, строивших каменное здание: значит, у «Шваренбаха» будет невдолге конкурент. Здесь мы купили бутылку–другую пива, — во всяком случае, мне это назвали пивом, но я понял по цене, что это раствор драгоценных камней, а по вкусу понял, что раствор драгоценных камней для питья непригоден.
Мы находились в угрюмой, дикой местности. Но вот перед нами что–то вроде трамплина, вознесенного над обрывом. Мы подошли и ахнули, пораженные контрастом: перед нами простиралась сказочно–волшебная страна. На глубине двух–трех тысяч футов раскинулась ярко–зеленая равнина с прелестным городком и серебряной лентой реки, извивающейся среди лугов; этот райский уголок обступили со всех сторон гигантские кручи, одетые сосновым лесом, а над макушками сосен высились в обманчивой близости купола и шпили массива Монте–Розы. Какой восхитительно зеленой и красивой показалась нам эта тесная долина! Расстояние не скрадывало деталей, а только мельчило, придавая им изящество, мягкость и миниатюрность: так выглядят города и ландшафты, когда смотришь на них в обратный конец подзорной трубы.
Прямо под нами вздымался, вырастая из долины, утес с зеленой маковкой, напоминающей перекосившуюся скамью, а вокруг этой скамьи, как бы покрытой зеленым сукном, сновало множество белых и черных овец, – с нашей вышки они представлялись нам гусеницами–переростками. Вознесенная на высоту, скамья казалась совсем близкой, но то был лишь обман зрения, она лежала глубоко внизу.
И вот начался спуск по самой удивительной тропе, какую мне когда–либо приходилось видеть. Чрезвычайно узкая, она штопором вилась по исполинскому обрыву, упираясь в каменную стену и повиснув над отвесной пустотой. Здесь тянулась нескончаемая вереница проводников, носильщиков, мулов, носилок и туристов, поднимавшихся вверх. При встрече с отъевшимся мулом тут приходилось тесновато. Завидев или заслышав издали, что подходит мул, и прилипал к стене. Я, разумеется, и сам предпочитал держаться стены, но я держался бы ее так или иначе, ибо мул предпочитает держаться края, — на такой круче приходится сообразовываться с тем, что предпочитает мул. По счастью, он во всех случаях избирает наружный край. Его жизненное призвание заключается в том, чтобы перетаскивать объемистые тюки и корзины, привязанные поперек спины, и он приучен держаться наружного края горной тропы, для того чтобы эта кладь не вошла в опасное соприкосновение со стеной. Однако и тогда, когда в порядке исключения ему приходится сменить мертвый груз на живой, он, по врожденной глупости, остается верен своему обыкновению, и одна нога пассажира неизменно болтается над долинным миром, тогда как сердце у него поминутно уходит в пятки. Не раз наблюдал я, как задняя нога мула, сорвавшись с карниза, обрушивает в пропасть комья земли и грязи, и замечал, какое кислое выражение бывало в эти минуты у пассажира любого пола и возраста.