Том 5. Пешком по Европе. Принц и нищий.
Шрифт:
С величайшими предосторожностями, поминутно оглядываясь, пробирались мы по Боссонскому леднику, через зияющие трещины и пропасти, мимо внушительных ледяных башен и контрфорсов, увешанных исполинскими сосульками. Необозримая ледяная пустыня, простиравшаяся по сторонам, казалась дикой и угрюмой, и столько опасностей окружало нас, что я не раз был готов повернуть вспять, и только огромным напряжением воли заставлял себя идти вперед.
Благополучно миновав ледник, мы с невероятной быстротой стали взбираться по крутизне. Спустя семь минут после выступления мы достигли зоны, где местность резко изменилась. Перед самыми нашими глазами простирался как бы бескрайний, сверкающий снегом материк, запрокинутый назад, в небо. Следуя благоговейным взглядом по этим чудовищным
После короткого отдыха мы опять стремглав понеслись вверх. Минуты через три увидели мы группу восходителей и остановились понаблюдать ее на расстоянии. Двенадцать человек, связанных веревкой с промежутками в пятнадцать футов, с трудом тащились вереницей по наклонному снежному хребту, отчетливо выделяясь в ясной лазури неба. С ними была одна женщина. Мы видели, как они поднимают и опускают ноги; видели, как они с размеренностью маятников взмахивают в лад альпенштоками, а потом всей тяжестью опираются на них; видели, как женщина машет кому–то носовым платком. С трудом ползли они вверх, выбиваясь из сил, — шутка сказать, они в три часа утра вышли из Гран–Мюле на Боссонском леднике, а было уже одиннадцать. Мы видели, как они повалились на снег и поочередно пили что–то из бутылки. После небольшого отдыха вся группа двинулась дальше, и только у последнего короткого перегона, отделявшего их от цели, мы к ним присоединились.
Вскоре все мы стояли на вершине. Поистине необъятная ширь простиралась у наших ног! К юго–западу, на самом горизонте, молчаливым прибоем клубились вершины Фарнезийского Оберланда, и их снеговые гребни неясно мерцали в туманной дали; на севере высился исполинский силуэт Доннерветтерхорна в монашеском капюшоне грозовых туч; правее шагали в торжественном шествии вершины Цизальпинских Кордильер, купающиеся в розовой дымке; на востоке громоздились мощные массивы Брехунхорна, Свистунхорна и Каценъяммерхорна, их голые, без единого облачка, пики холодно белели в небе; за ними в отдалении вырисовывались шпили и башни Аллеганских и Кавказских гор; южнее курился гордый Попокатепетль и неприступный Бумагомаратель; на западе–юго–западе в пурпуре заката сонно дремала величественная гряда Гималаев, а там, куда ни глянь, повсюду до самого горизонта глаз блуждал по взволнованному морю исцелованных солнцем Альп, отмечая то тут, то там благородные очертания и величественные купола Пудельхорна, Сабельхорна, Табельхорна и Гонобобельхорна, облитые полуденным солнцем и испещренные нежнейшими бликами и тенями дрейфующих облаков.
Перед этим сказочным зрелищем все мы в один голос издали восторженный вопль, но тут кто–то рядом недовольно заворчал:
— Вы что, белены объелись? Орете на всю улицу!
Окрик мгновенно перенес меня обратно в Шамони. Спустившись с заоблачных высот, я дал незнакомцу два–три душеспасительных совета. Разделавшись с ним, я обратился к телескопмену и, заплатив ему сполна, сказал, что мы удовлетворены прогулкой и не станем возвращаться на вершину, чтобы спуститься, как полагалось бы, телескопом. Телескопмен был тронут нашей предупредительностью, избавлявшей его от лишних хлопот: ибо если бы мы захотели вернуться, ему пришлось бы снимать нас с горы при помощи линзы.
Я считал, что уж теперь–то нам обязательно дадут дипломы. Мы сходили к Главноуправляющему, но этот субъект до тех пор кормил нас завтраками, что мы так и уехали ни с чем. Вот до чего доводят шовинистические предрассудки! Впрочем, и он с нами хлебнул горя. Он надолго запомнит нас и наше восхождение на Монблан. Он даже высказал сожаление, что в Шамони нет сумасшедшего дома. Очевидно, боялся, что мы сведем его с ума. Мы с Гаррисом, собственно, этого и добивались, и если не преуспели, то единственно за недостатком времени.
Пусть читатель не ждет от меня ясного совета – лезть ему на Монблан или не лезть. Могу сказать одно: если он трусоват, то радости этой экскурсии не возместят ему предстоящих трудностей и лишений; если же он человек неробкого десятка, если он молод и
Впрочем, и такого человека я не стал бы уговаривать лезть на Монблан, как не стал бы и отговаривать. Если же он по собственному почину предпримет такую попытку, я поставил бы ему, осторожности ради, следующих два условия: во–первых, выбрать ясный, безветренный день, а во–вторых — ни в коем случае не платить телескопмену вперед. Ходят смутные толки, будто наивных туристов, заплативших вперед, этот изверг, подняв на вершину, оставляет там на вечные времена.
Однажды в том же Шамони прохожие, глядя в телескоп, стали свидетелями ужасающей трагедии. Представьте себе дознание, на котором слышатся следующие вопросы и ответы:
Следователь. Вы присутствовали при том, как этот человек погиб?
Свидетель. Да, присутствовал.
Следователь. Где он в это время находился?
Свидетель. Близ самой вершины Монблана.
Следователь. А где находились вы?
Свидетель. На главной улице Шамони.
Следователь. И какое между вами было расстояние?
Свидетель. Пять с лишним миль, считая по прямой.
Катастрофа эта произошла в 1866 году, ровно год и месяц спустя после несчастного случая на Маттерхорне. Трое отважных англичан [25] *, имевших большой опыт горных восхождений, надумали подняться на Монблан одни, без проводников и носильщиков. Все попытки отговорить их от этой затеи ни к чему не привели. В Шамони имеется много сильных телескопов. Эти огромные медные трубы, стоящие на своих помостах на всех удобных для наблюдения местах и нацеленные в небо, производят впечатление мощной артиллерии: можно подумать, что городок готовится отразить нашествие ангелов. Как читатель и сам понимает, в тот август 1866 года от желающих поглядеть в телескоп просто отбою не было, — все в городке знали об опасном предприятии трех смельчаков, и каждого томило предчувствие беды. Все утро все трубы телескопов были устремлены на вершину горы, и у каждой стояла толпа потревоженных жителей. Но снежная пустыня оставалась безлюдной.
25
* Сэр Джордж Янг с братьями Джеймсом и Альбертом.
Наконец — время уже подходило к одиннадцати — кто–то из глядевших в трубу крикнул: «Идут! Вот они!» И действительно, высоко–высоко, на одной из верхних террас Большого Плато, показались три крошечные фигурки, поднимавшиеся с невиданной быстротой и уверенностью. Вскоре они скрылись в «коридоре», и целый час их не было видно. Потом они снова показались втроем уже на вершине Монблана. Пока все шло как нельзя лучше. В течение нескольких минут стояли они на этой высочайшей точке Европы под прицелом многочисленных труб, затем начали спускаться. И вдруг все трое исчезли. А секунду спустя они снова появились на склоне горы, но только на две тысячи футов ниже.
Очевидно, все трое полетели с отвесного ледяного склона прямо к его подножью у закраины ледника. Зрители, наблюдавшие на огромном расстоянии, конечно считали, что видят теперь три трупа, и глазам своим не поверили, когда двое упавших встали и склонились над третьим. В течение двух с половиной часов было видно, как они хлопочут над распростертым недвижным телом. Вся жизнь в городке остановилась, люди толпились на улице; все были поглощены тем, что происходит на одинокой сценической площадке, вознесенной на высоту в пять миль. Наконец оба уцелевших брата — один из них двигался с трудом, – начали спуск, оставив третьего, бездыханного, лежать на льдине. За ними наблюдали – шаг за шагом – пока оба не скрылись в глубине «коридора». Еще до того, как они успели выбраться оттуда, надвинулись сумерки, и телескопы потеряли свою чудесную силу.