Том 5. Пешком по Европе. Принц и нищий.
Шрифт:
Мы благополучно, но не без тайных опасений, пересекли Мер–де–Гляс. Дрожь пробирала при виде глубоких синих таинственных расщелин во льду. На огромные круглые, скользкие ледяные волны было так трудно взобраться, а скатиться с них и попасть в зияющую трещину так легко, что мы чувствовали себя прескверно.
На дне раздола между двумя самыми высокими ледяными волнами увидели мы какого–то пройдоху, делавшего вид, будто он высекает во льду ступени для вящей безопасности туристов. Он явно бил баклуши, но, завидев нас, вскочил, выскоблил во льду две–три ступеньки, пригодные разве что для кошки, и спросил с нас франк или два; потом снова уселся подремать, до прихода следующей партии. За этот
День стоял невыносимо жаркий, все время мучительно хотелось пить. Невыразимое наслаждение — утолять жажду чистой, прозрачной ледниковой водой! Вдоль каждого сколько–нибудь заметного ребра ледника текли прозрачные ручейки по желобкам, ими же проточенным во льду; но в особенности много собиралось воды во впадинах, выдолбленных во льду валунами; каждая из них представляла теперь чашу с гладкими белыми стенками и дном изо льда, и каждая чаша была до краев наполнена такой чистой водой, что невнимательному наблюдателю она казалась пустой. Вид у этих озерец столь заманчивый, что, даже не испытывая жажды, я ложился на лед, погружал в них лицо и пил, пока не начинало ломить зубы. В Швейцарских Альпах мы всегда имели благословенную возможность утолить жажду водой, — в Европе это недоступно нигде, кроме как в горах. В горной Швейцарии, куда ни забредешь, повсюду вдоль дороги бегут искристые ручейки восхитительно холодной воды, и мы с моим спутником только и делали, что пили воду и хвалили ее от души.
Вообще же по всей Европе, за исключением горных местностей, вода такая вялая и безвкусная, что и сказать невозможно, и подают ее тепловатой; впрочем, все равно — ей и лед не поможет. Она неизлечимо безвкусная, неизлечимо вялая; ею можно только мыться, — удивительно, что большинство местного населения об этом не догадывается. В Европе вам скажут с презрением: «У нас никто здесь не пьет воду». И в самом деле, их вполне можно понять; здесь во многих местах имеются все предпосылки для введения своеобразного сухого закона. В Париже и Мюнхене, например, каждый вам скажет: «Не пейте нашу воду, это сущий яд».
Либо Америка куда здоровее Европы, невзирая на свою «смертельную» приверженность к ледяной воде, .либо у нас статистика смертности сведется не так тщательно, как в Европе. Впрочем, я думаю, мы достаточно точно ведем свою статистику, а если так, то наши города не в пример здоровее городов Европы. Германское правительство составляет ежемесячные таблицы смертности для всего мира и публикует их. Я вырезал сведения за несколько месяцев: удивительно, как упорно и регулярно каждый город дает один и тот же процент смертности — из месяца в месяц. Эти таблицы можно было бы печатать со стереотипа — так мало они отличаются друг от друга. Они составлены на основании еженедельных сводок и показывают, сколько в среднем умирает за год людей на каждую тысячу человек населения. Мюнхен неизменно представлен числом 33 на тысячу. Чикаго так же твердо держится на цифре 15—17, Дублин — на цифре 48 и т. д.
В этой таблице фигурируют только немногие американские города, но они широко разбросаны по всей стране и в целом верно показывают условия жизни и городах Соединенных Штатов; что касается деревень и небольших поселков, то можно заранее сказать, что жизнь в них куда здоровее, нежели в наших городах.
Вот вам данные для американских городов, фигурирующих в немецких таблицах:
Чикаго — годовое число смертей на тысячу человек населения — 16; Филадельфия — 18; Сент–Луис — 18; Сан–Франциско—19; Нью–Йорк (американский Дублин) — 23.
А посмотрите, как подскочат цифры, едва мы перейдем к трансатлантическому списку:
Париж — 27; Глазго — 27; Лондон — 28; Вена — 28; Аугсбург — 28; Брауншвейг — 28; Кенигсберг — 2!); Кельи — 29; Дрезден — 29; Гамбург — 29; Берлин — 30: Бомбей — 30; Варшава — 31; Бреславль — 31; Одесса — 32; Мюнхен — 33; Страсбург — 33; Пешт — 35; Кассель — 35; Лиссабон — 36; Ливерпуль—36; Прага — 37; Мадрас — 36; Бухарест — 39; Санкт– Петербург — 40; Триест — 40; Александрия (Египет)—43; Дублин — 48; Калькутта — 55.
Эдинбург на одном уровне с Нью–Йорком — 23; во всем списке не найдется города, который по условиям жизни превосходил бы Нью–Йорк, исключая Франкфурт–на–Майне (20). Нo и Франкфурт уступает Чикаго, Сан–Франциско, Сент–Луису и Филадельфии.
Я не удивился бы, если б точная перепись, проведенная во всем мире, показала, что смертность в Америке в два раза ниже, чем в других странах.
Я враг всякой инсинуации, но все же, по моему разумению, приведенные здесь статистические данные указывают на то, что население Европы втихомолку пьет эту мерзкую воду.
Мы вскарабкались на морену с противоположной стороны ледника, а потом проползли около сотни ярдов по ее острому гребню, каждую минуту рискуя сорваться и упасть на ледник. Лететь пришлось бы каких–нибудь сто футов, но они прикончили бы меня так же верно, как тысяча, поэтому я соответственно и оценивал эту высоту и был от души рад, когда прошел весь путь до конца. Морена представляет собой позицию, которую крайне неудобно брать штурмом. Издали она напоминает бесконечно длинную могильную насыпь из тончайшего песка, аккуратно выложенную и приглаженную; но вблизи она оказывается нагромождением валунов всех размеров, от булыжника с человеческую голову и до глыбы величиной с дом.
Вскоре мы достигли места, именуемого «Mauvais Pas» или, если перевести с чувством, «Убийственная тропа». Эта сумасшедшая дорожка лепится по обрыву на высоте в сорок — пятьдесят футов, причем единственной опорой путнику служат железные перила. Я продвигался медленно, осторожно, со стесненной душой и кое–как дополз до середины. Здесь я немножко воспрянул, — но тут же пал духом: мне навстречу шел боров — длинноносый мужлан, обросший щетиной, — он уставил на меня свое рыло и недоуменно раздувал ноздри. Не правда ли, какое удовольствие встретиться в Швейцарии на прогулке с боровом! Как это экзотично и романтично! Об этом стоило бы написать поэму. Боров не мог повернуть назад, даже если бы обнаруживал к этому склонность. Было бы глупо отстаивать свое достоинство на тропинке, где и стоять не так– то просто, да мы и не пытались его отстаивать. За нами следовало еще человек двадцать — тридцать туристов обоего пола; и все мы безропотно повернули назад, а боров поплелся за нами. Противное животное нисколько не смутилось тем, что произошло, с ним это случалось не впервой.
До ресторана «Chateau» [25] на макушке утеса мы добрались в четыре пополудни. Здесь мы нашли целую фабрику сувениров с обширным, разнообразным и дешевым ассортиментом. Я купил очередной разрезальный нож — на память — и поручил выжечь на моем альпенштоке названия Монблана, «Mauvais Pas» и прочих мест, после чего мы спустились в долину и пошли домой, не связавшись веревкой. Здесь это можно себе позволить — долина шириной в пять миль и совершенно ровная.
25
* Сэр Джордж Янг с братьями Джеймсом и Альбертом.