Том 5. Рассказы 1860 ? 1880 гг.
Шрифт:
— Это кто?
— Миколушка?
— Сынок…
И тихо, но певуче, словно причитая, она рассказала, как несколько месяцев назад умер ее старший, полуторагодовалый ребенок. И такой был хорошенький мальчик! Уже ходил и говорил, на редкость был умный. Все по нем плакали, даже дед — на что строгий — и то плакал, а потом забыли, да что! — отец родной его забыл. А она никак не может забыть. Склонившись над своим младенцем, она чуть слышно кончила:
— Известно, дитя… ведь такой маленький… как ягодка, и окатился со света… как зернышко, упал в землю…
Она снова закачалась взад и вперед; по ее круглой розовой щеке сбежала крупная
— Ах, ах, ах!
Зато вдруг исчезла печаль, омрачавшая лицо молодой матери. Она оживилась и смотрела на веселившуюся у печки компанию радостно заблестевшими глазами.
— Ой, будем сказки слушать! — воскликнула она. — Настуля будет сказки рассказывать…
Еленка быстро повернулась к гостю.
— Вы только послушайте… Миленькие вы мои, послушайте! Она хорошие знает сказки, на редкость хорошие!
Бабка сидела на низенькой, опрокинутой кверху дном бадейке между двух прялок; подняв к свету голову в круглом красном чепце, она начала рассказывать. Среди общего молчания прялки вторили ее протяжному, по-старушечьи шамкающему голосу, разносившемуся по горнице:
— «Жили-были три брата, два умных, а третий дурак. Долго ли, коротко ли, а выросли они, и пришла пора им жениться. Батька их и спрашивает:
— Кого же из вас, сынки, наперед женить?
Старший говорит:
— Меня, я изо всех старший.
Другой говорит:
— И мне, тятя, пора.
А дурак тоже отвечает:
— Да и мне давно уж пора.
— Ну, — говорит батька, — ступайте все в лес, а кто скорей и всех больше соберет ягод, того я первого и женю.
Пошли все трое в лес и вот собирают ягоды, вот собирают, спину не разогнут. Только бы поскорей набрать, вот собирают, вот собирают. Подходят умные к дураку и спрашивают:
— Что, дурак? Много ль ты ягод собрал?
— Э, — говорит дурак, — уж я домой иду.
Позавидовали умные дураку и убили его, нож в сердце всадили…»
— Ай! — вскрикнуло несколько женских голосов.
— Ну-ну, так сразу и убили! — недоверчиво и серьезно упрекнул бабку в преувеличении один из парней.
Но она с глубоким убеждением кивнула головой и повторила:
— «Убили, нож в сердце всадили, в землю закопали, песком закидали, в головах наместо креста вишню посадили и пошли домой.
А тут едет барин этой же дорогой, увидел он вишню и думает: „Дай-ка я срублю эту вишню да вырежу себе дудку“.
Срубил он вишенку, вырезал дудку, едет да играет, а дудка напевает:
Не играй ты, барин, не играй, Сердца моего не надрывай, Меня братья убили, Нож в сердечко всадили, Черепком глазаДивится барин, надивиться не может, а дудка все молит да молит, чтобы не играл он».
— Аааа! — снова перебили бабку изумленные возгласы.
— Так и пела дудка, так и молила… ну-ну!
Глаза у бабки сверкали, как серебряные искры, увядшие губы кривились от ужаса. Упершись локтями в колени и расставив руки, она продолжала:
— «Приехал барин в ту деревню, где жили дураковы братья с отцом, а уже ночь настала, пришел он к ним и просит, чтоб пустили его переночевать. Ну, пустили они его на ночевку, барин распряг коня, взошел в хату, да хозяину и говорит:
— Так и так, дескать, ехал я лесом, смотрю: вишенка стоит, да такая пряменькая, высоконькая. Срубил я эту вишенку и вырезал себе дудку. Да кабы ты знал, как эта дудка играет! Сроду, — говорит, — я не слыхал, чтобы так дудка играла. На-ка, старик, поиграй маленько.
Взял старик дудку, заиграл, а она и поет:
Не играй ты, тятя, не играй, Сердца моего не надрывай, Меня братья убили, Нож мне в сердце всадили, Черепком глаза закрыли, В землицу закопали, Песочком закидали, Да не крест, а вишню посадили…Удивился старик и дал дудку своим сынам, чтоб и они поиграли. Вот играют они, а дудка поет:
Не играйте, братцы, не играйте, Сердца моего не надрывайте, Вы же сами меня убили, Нож мне в сердце всадили, Черепком глаза закрыли, В землицу закопали, Песочком закидали, Вишенку в головах посадили.Тут все и смекнули, что умные убили дурака, пошли на могилку, песок разрыли и все так и нашли, как дудка сказала.
Забрали тогда обоих братьев в канцелярию да в тюрьму и засадили».
Бабка замолкла, но никто не начинал разговора; медленно-медленно крутились колеса прялок, и лишь время от времени к их затихшему жужжанию примешивался чей-нибудь громкий вздох. Казалось, сказка старухи навеяла видения убийства и кары, и они нависли в этой душной горнице невидимой, но тяжелой тучей. Один Алексей, всегда веселый и дерзкий, насмешливо улыбался и шептал на ухо Демьяну:
— Вот бабье, испугались сказки! Ну, так я им еще пуще страху нагоню!
Он проскользнул в сени и через минуту, с треском распахнув дверь, крикнул на всю хату:
— Спасайте, люди добрые! Кто в бога верует, спасайте! Бонк идет! Разбойник Бонк идет! Вот, вот он идет, острый нож несет! У-у-у-у!
Девушки взвизгнули и попрятались за кудели; даже Кристина вздрогнула и с тревогой взглянула на девочек, сидевших у ее ног; Ясек пронзительно закричал и забился за широкую спину отца. Мужчины в первую минуту тоже оторопели, но быстро разгадали шутку и громко расхохотались. Это успокоило и женщин. Степенная Кристина рассердилась: