Том 5. Воспоминания, сказки, пьесы, статьи
Шрифт:
— Сколько градусов?
— Семь.
— А в воздухе?
— Три… Промокли… ноги не терпят и грести нельзя? тут и пароходом не выгребешь, прямо так и выбросило на берег, Бились-бились, все по очереди пробовали, то же самое… Зальет лодку и выбросит… Глубина страшная, это прямо видно: от берега мелко, а там сразу обрывается и уходит в глубину обратным откосом, почти везде так… Контур снял.
— Инструменты благополучно спустили?
— Благополучно… Ну, пока работали, смотрим, солнца уж мало видно. Промокли, продрогли, да и делать больше нечего… Вытащили лодку, опрокинули ее, веревки для лота
— Лодку не унесет в озеро? Вода в озере, не заметили, опускается, поднимается?
— На полсажени высоты заметно как будто понижение. Может быть, это волны, может быть, усыхает. Ключи есть — бьют из скал.
— Трещина есть в озере?
— Когда я выехал на лодке, видно было, что на северо-востоке нет, а на западе какая-то бухта. Я не рассмотрел…
— Я стоял перед этой бухтой на восточной стороне, как раз напротив, такие же стены отвесные, как и везде.
— Ну, значит, нет выхода. Впечатление, собственно, от озера — игрушка… И опасная игрушка… В смысле же питания рек…
— Об этом и говорить нечего — горсть воды.
Все уложено, и мы покидаем негостеприимную гору. От нее веет холодом и неуживчивостью. Какой-то взбалмошный, больной дракон. Дурит, как только может. Вот уже опять летят облака из него, и даже здесь качает ветром нас.
— Нет, подыматься было трудно, — говорит тихо весь поглощенный рассказом Н. Е. и, по обыкновению, улыбается, — назначили скалу, половину дороги, а доползли — оказывается и пятой части не прошли еще. Вдруг туча подошла к краю, и вдруг всю ее втянуло в озеро, и сразу темнота. Как только закрыло тучей, озеро буквально черное стало, а потом все исчезло. Я уж думал ночевать где-нибудь на полдороге, да негде было. Уж и не знаю, как долезли, через каждые три-четыре сажени — отдых… Я последним полз…
Камни летят из-под ног тех верхних: один по колену так хватил, что, думал, свалюсь… Вышли. наверх, просто как выкачали все из меня: ноги дрожат, дышишь уж не легкими, легкие как — будто лопнули, а так как-то, всем телом… Тошнит, голова кружится, упал бы, кажется, и заснул, умереть согласен, что хотите, только дальше не идти. А тут дождь как из ведра, сразу намочил, промокли и хоть что хочешь… Сто лет проживешь, а не забудешь этой ночи… Тьма, дождь, рев такой, что голосов не слышно: господи, что уж это такое. Я уж так и думал: ну, конец.
Между тем, пока мы ехали и Н. Е. рассказывал свои впечатления, наступил вечер, и опять сразу тьма, мы сбиваемся с дороги, благодаря проводнику, который хотел пройти покороче, попадаем в овраг истоков Тумангана, валимся, падаем, теряем вьюки, разыскиваем их и уже собираемся с лошадьми, вконец изморенными, вторично ночевать в какой-то трущобе, когда на два сигнальных выстрела услышали наконец где-то далеко-далеко ответные выстрелы. Заметили звезды и пошли напрямик. Выстрелы ближе, ближе, затем свистки, огонь костра, и мы над оврагом Буртопоя. Где-то там, в бесконечной глубине.
Спустились. Тепло у костра — солдаты, корейцы, рассказы и суд над всеми.
Корейцы на каком основании бросили лагерь? — Не было дров, не было корму и воды.
Виновник проводник. Он сам не знал, что есть вода на Пектусане. Никто не виноват.
Очередь за солдатами.
— Вы поступили правильно, что бросили лошадей, но зачем вы, во-первых, не развьючили их: жаль несчастных животных, а во-вторых, почему вы не привязали лошадей?
Выступает Беседин.
— Позвольте, объяснить… Когда Н. Е. крикнул нам: направо — мы так и пошли. Шли-шли — приходим, такой же овраг. Что делать? Назад пошли, поднялись на самый верх, опять на то место, откуда начали спускаться, опять запутались, опять назад…
Стали выбиваться на вашу дорогу — Павел днем ходил за вами, — ну, так и пошли, дошли до того места, где проводник вас через овраг проводил, стали делать ступеньки, сошли сами и лошадей, господь помог, спустили. Тут обессилели, попали в какой-то овраг — трава. Надо покормить лошадей, а самим отдохнуть. Пустили лошадей, сами сидим. Мокрые, давай греться: стали бороть друг друга, возиться, вроде как будто тащим в плен друг дружку. Сколько времени прошло, так и не знаем. Спохватились — и нет лошадей. Туда, сюда — нет лошадей. А темно, ревет, как в трубе, и не видно и не слышно. И вещи, которые сняли с себя, не найдем. Ну что ж? — поискали-поискали, а уже все мокрые, коченеем, сами пошли… Куда идти? Огонь в лесу горит: знаем, что это Буртопой, наше же пожарище. Компас у меня. Я хоть и не умею читать, а стрелку, как стоит, заметил и звезды заметил. Спустились в овраг и пошли по стрелке. Шли-шли, тут светать стало, видим, и Буртопой под нами. Спустились, от горящего пня огонь достали, наломали сучьев, огонь развели. Отогрелись, тут корейцы приехали, погодя и И. А.
— Ну, молодцы, значит. Не простудились никто?
— Господь миловал…
— Ну, спать.
— Ужинать будете? — спрашивает И. А.
— Мне только чаю и спать.
Хорошо в балагане. Горел и он, но не сгорел весь, — одна стена прогорела. Да, вот расследовать, кто не залил огонь…
Расследование ни к чему не приводит, — последние ушли, оказывается, корейцы. Все собрались в балагане и сидят вокруг костра. Рассказы о проведенных двух днях.
Корейцы все время дрожали от страха и холода. Они очень извиняются, что, убедившись, что здесь на Буртопое нет хунхузов, ушли сюда. Я говорю им, что я не в претензии, — другое дело, если бы мы остановились там, где есть вода, корм лошадям, дрова.
— Конечно, конечно, — соглашаются корейцы.
Старик кореец, наш проводник, с детским добрым лицом, незлобивый и кроткий, мужественный охотник на тигров, первый стрелок из лука, за что в свое время и получил от императора похвальный отзыв, и на его могиле поставят, когда он умрет, высокую палку, а на ней райскую птицу или дракона, а при жизни его все называют его полным именем Дишандари (стрелок, получивший похвальный лист).
Я спешу оправдать выносливого старика и говорю:
— Я сказал Дишандари, что мы в тот же день снимемся с лагеря — он поэтому и заботился выбрать стоянку, наиболее попутную для наших будущих целей. А если б он знал, что будет, то и выбрал бы ту, где мы ночевали.
Дишандари очень смущен, тронут моими словами, а корейцы радостно кричат со всех сторон:
— Так, так…
Я смотрю в его прекрасное лицо, ласковые, не уверенные в себе глаза и говорю П. Н.:
— Скажите ему, что у него ноги заячьи, глаза волчьи, сердце тигра, а душа женщины. И он недаром Дишандари.