Том 6. Для радости нужны двое
Шрифт:
По темным горбатым улочкам старинного городка да еще под мелко сеющим дождичком Марии приходилось вести машину на первой скорости. Авто подрагивало на мокрой булыжной мостовой, руль норовил вырваться из рук, ближний свет фар приплясывал, редкие прохожие испуганно жались в подворотнях.
В Арле Мария запомнила собаку, перебежавшую дорогу почти у самого капота. Благополучно перебежав улочку, маленькая рыжая собачонка оглянулась и дерзко затявкала: «Чего ты тут ездишь? Это моя улица! Я здесь хозяйка!»
«Собачка – это хорошо! – порадовалась Мария. – Даст бог, доплетусь до Парижа».
От
Мальчик старательно аккомпанировал на банджо, а девочка щелкала в такт песенкам кастаньетами. Песенки были немудреные, но какие-то очень добрые, навевающие сладкую тоску по всему хорошему в этом мире. И голоса у поющих были звонкие, нежные, как бы обещающие каждому слушателю исполнение его самых заветных желаний.
– Славно поют, – в паузе между песнями сказала Уля, и по тому, как дрогнул ее голос, было понятно, что она растрогана до слез. В паузах певцы раскланивались, а слушатели бросали мелочь в футляр из-под скрипки, на открытой высокой стороне которого была вставлена картонка с надписью химическим карандашом: «Notre porte-monnaie est ici» [34] .
34
Наш кошелек здесь (фр.).
– Уля, на денежку. – Мария полезла в сумочку.
– Не надо, – чуть слышно обронила Уля и пошла к певцам, а подойдя, сняла с себя красивые янтарные бусы и надела их на шею девочки.
– О, ambr! – приглушенно вскрикнула девочка, приподняв тонкими пальцами мягко светящиеся под солнцем крупные бусины. – Ambr?! – И на смуглом, еще детском личике с яркими синими глазами отрази лось такое искреннее, такое глубокое восхищение, что небольшая толпа слушателей горячо зааплодировала, люди заулыбались, словно почувствовали свою сопричастность Улиному поступку.
В Лионе Мария заправила машину на бензоколонке на улице Льва Толстого. Этим и запомнился ей большой мрачноватый город-труженик. Где-то невдалеке сипели и глухо лязгали маневровые поезда, где-то что-то стучало и раздавались чуть слышно как будто стоны замученных тяжелой работой ткачей, прославивших этот город на Роне. Улица Льва Толстого была длинная-предлинная, а голова раскалывалась, глаза слезились, из носа текло, и Марии казалось, что улица имени великого русского классика никогда не окончится. Но на выезде из города оборвалась и улица Льва Толстого.
Через несколько часов, туманным ранним утром, Мария уже вела машину по безлюдному Парижу; вела из последних сил и почти не надеялась, что
Доехала.
Казалось, нескончаемая дорога из Марселя в Париж, которую Мария преодолела почти вслепую и с тяжелой головной болью, выбила клин клином: она перестала думать о Михаиле.
Через неделю Мария полностью избавилась от насморка и рези в глазах. Все эти дни она валялась часов до трех в постели, потом пила кофе, помогала Николь выбирать наряды для очередного раута, а потом тупо, бездумно ждала до глубокой ночи, когда Николь с Шарлем возвратятся домой.
– Шарль нарасхват, я в восторге! – хвасталась Николь. – В Париже мы с Шарлем нарасхват! А сидим в этой дыре Тунизии, и жизнь проходит, а здесь все кипит и все нам рады! Боже мой, боже мой, неужели скоро опять в нашу дыру?! – Как всегда, в речах Николь были такие перепады мгновенно меняющихся настроений, такая игра, что смотреть на ее богатую мимику и слушать, как замечательно владеет она голосом, было одно удовольствие. Тем более что от возвратившейся после очередного светского приема Николь так тонко пахло духами «Ирфе» для темноволосых. Мария не могла нарадоваться вернувшемуся к ней обонянию – все вокруг, наконец, приобрело еще одно измерение – такое важное, такое живое!
– Тебе бы на сцену, – выслушав дежурные причитания Николь, посоветовала однажды Мария.
– Я там уже была, – в тон ей отвечала Николь. – А вот тебе пора показаться в свет. Хочешь в «Гранд-опера»?
– Смотря что идет. – В голосе Марии прозвучало сомнение: пока ей явно никуда не хотелось.
– Недавно была премьера в постановке вашего русского – «Аделаида, или Язык цветов» на музыку Равеля. Сейчас ваш русский – главный в «Гранд-опера», на него все молятся.
– Сергей Лифарь?
– Да, да, Серж. Я не запоминаю ваши русские фамилии.
– Вся Франция запоминает, а ты не запоминаешь? – С легкой издевкой в голосе спросила Мария. – Придется запоминать, если, конечно, хочешь быть светской дамой в Париже.
– О, если в Париже, то я и китайские запомню! – засмеялась Николь. – Ну что, пойдем на вашего Сержа?
– Пойдем. Но пока ты учи русские балетные фамилии: Дягилев, Лифарь, Спесивцев, Павлова, Фокин, Баланчин, Мясин, Нижинский, Нижинская… Учи, подруга, а потом я тебе еще подскажу. – Мария обожала пикироваться с Николь. В болтовне с ней возникали то чувство ребячливой свободы и радости, то взаимопонимание с полуслова, что дорогого стоит.
Театр «Гранд-опера» помещался в одном из тех зданий, что поражают воображение с первого взгляда и навсегда остаются в памяти как один из символов города. Высокие арочные окна и массивные пилоны нижнего этажа со стоящими перед ними изваяниями; множество декоративных элементов по всему фасаду; второй этаж с громадными прямоугольными окнами, обрамленными высокими парными колоннами; роскошный интерьер самого театра, знаменитая большая белая лестница…
Поднявшись с Николь и Шарлем по широкой беломраморной лестнице, Мария увидела в трех шагах от себя знакомое лицо. Направляясь в театр, она была уверена, что на спектакле русского балетмейстера обязательно встретит русских, но о такой встрече она и мечтать не могла…