Том 6. Лимонарь
Шрифт:
Белые цветы!
Непробудным сном спали волхвы в теплой просторной избе. Три золотые короны — золотые лампады теплились на вещих серебряных головах.
Разморило старые кости — долог был путь и труден весьма; золото, ладан и смирна оттянули мудрецам все руки; ходко шла звезда, как вела их к вертепу, едва поспевали.
И снились мудрым чудесные вещи.
В сонном видении предстали три пламенных ангела.
Сказали три пламенных ангела:
— Идите, идите, волхвы, на свою гору Аравию, не возвращайтесь к царю Ироду: не добро в сердце
Мигом слетел сон, будто спать не ложились. Поднялись волхвы, помолились звезде, поняньчали Младенца, еще раз поклонились Младенцу, пастухов пожурили и с путеводной золотой по скользким тропам отошли иным путем на гору Аравию в страну свою персидскую.
И там сели мудрые в столпы каменны и сидят до днесь, питаясь славословием — усердно хваля Всевышнего.
Вошел гнев в сердце, разлился по сердцу Ирода.
Обманутый и осмеянный.
Тоска, тревога, страх медяницей жалят сердце.
Тоска, тревога, страх вороном клюют царское сердце, ибо народился царь Иудейский.
И помрачилась смущенная душа: посылает царь перебить всех младенцев от двух лет и ниже, ибо народился царь Иудейский.
Замутились непролазные туманы по нагорью.
Тутнет нагорное царство.
Ясные звезды и темные со звездами и полузвездами затмили свой светло-яркий свет.
Держали дороги, путали перепутья — не всплыла святая луна.
Рогоногий встал месяц на ее месте, и от востока до запада, от земли до неба стон стал.
О, безумие, и омрачение нечестивых царей! Нет меры и конца жестокости.
Колыбели — гробы. Не скрипят, не качаются липовые.
Нет младенца живого. Не погулить, не пикнуть бездыханному.
И плачет мать, Рахиль неутешная, не хочет утешиться, ибо дом ее пуст, и нет детей.
Твердо, как камень, молоко, а сосцы ее — железо, а сердце — ад.
Одна Божия Мать не горюет: к ее девичьей груди приливает теплое молоко; не тужит. И увлажняются глаза непорочные радостью обрадованной кормящей матери.
Один жив младенец свят — один Иисус Христос.
У седого Корочуна — укрыл Корочун странников, на том свете старому стократы зачтется! — у седого деда в хлеву лежит в яслях Младенец.
Конь подъел под ним сено, топает ногой, как топал, когда белый ангел зажег звезду над вертепом.
Сонно жуют волы жвачку, не мукнут, не шевельнутся, — не чета вороному.
Укоряет коня Богородица: зачем съел все сено! — и стелет солому, повивает Сына.
Белые цветы!
* * *
На черной горе, на семидесяти столбах златоверхие три белых терема. Вокруг теремов железный тын. На каждой тынинке по маковке. На всякой маковке по черепу.
Не подойти злой ведьме, не подступиться к теремам и на семь верст: не любы ей медные ворота да железный тын, — заворожены.
В медных сапогах, в железной одежде Ирод царь.
Празднует поганый козар новолетие — жатвенный пир.
На царском дворе запалили костры, на царском дворе кипят котлы: пшеничное вино, червоное пиво, сладкие меды.
Полон дворец гостьми, не сосчитать ликом, битком набиты три терема.
Веселые люди, потешники — и гусли гудут; скоморохи, глумцы и кукольники, и ловка и вертка Береза-Коза в лентах бренчит погремушками; удоноши, зачерненные сажей, игрецы и косматые хари — кони, волки, кобылы, лисицы, старухи, козлы, турицы, аисты, туры, павлины, журавли, петухи; там пляшут со слепой рыжей сучкой, вертятся вкруг чучелы с льняной бородой, там обвитые мокрым полотном рукопаш борятся с лютым зверем, там безволосые прыгают с обезьянкой через жерди; разносят утыканные серебром яблоки — пожеланья, визг, драка, возня и подачки — осыпают, осевают зернами, кличут Плугу, гадают, и на сивой свинке выезжает сам Усень — овсеневые песни — Заря-Усень — Таусень! Таусень! — бьют в заслонки, решета, тазы, сковородки; и бродят мартыны безобразные да медведчики с мохнатыми плясовыми медведи.
Непозванные садятся за стол, беззапретно ковыряют свиную морду, навально ломают из чистого жита калач, объедаются румяным пирогом, лопают пышки и лепешки, непрошенные пьют чашу.
Ого-го коза, — переминается с ноги на ногу, поворачивается на копыточках на серебряных и вдруг дрожит серая, что осиновый лист, дрожит и ни с места.
Завизжали собаки.
Заметались медведи, громыхают цепями, рвут кольца, на дыбы, толстопятые.
То не бубны бьют, не сопели сопят, не бузинные дуды дуют, не домра и сурна дудит, не волынка, не гусли, тимпаны — —
Красная панна Иродиада, дочь царя, пляшет.
*
Белая тополь, белая лебедь, красная панна.
Стелют волной, золотые волнуются волосы — так в грозу колосятся колосья белоярой пшеницы.
И стелют волной, золотые подымаются косы, сплетаясь вершинами, сходятся, — две высокие ветви высокой и дивной яблони.
А на ветвях в бело-алых цветах горят светочи, и горят и жгучим оловом слезы капают.
А руки ее — реки текут. Из мира мировые, из прозрачных вод — бело-алые.
А сердце ее — криница, полная вина красного и пьяного.
А в сердце ее — один — Он один —
Он один, Он в пустыне, Он в пустыне оленем рыщет.
Белая тополь, белая лебедь, красная панна.
Он один, Он в пустыне, Он в пустыне оленем рыщет.
А руки ее — реки текут. Из мира — мировые, из прозрачных вод — бело-алые.
А сердце ее — криница, полная вина красного и пьяного.
И восходит над миром навстречу солнце пустыни, раскаленной пригоршней взрывает песчаные нивы, — и идут лучи через долины и горы, через долины и горы по курганам, по могилам, по могильным холмам, по могильникам — — — Закидывает солнце лучи через железный тын в белый терем.