Том 6. Письма 1860-1873
Шрифт:
В заявлении москов<ского> дворянства было много разнородного, и более чем разнородного. Но закваска всего дела была нехороша. Закваска эта мне очень известна: она высказалась как нельзя лучше, напр<имер>, в речи графа Давыдова*, самого добросовестно-ограниченного человека и который по этому самому, всенаивнейшим образом и не без одушевления, выразил задушевную мысль всей этой партии. Этим господам страх хочется играть в английские лорды. Надо предполагать, что они когда-то овладели Россиею, ну хоть при Вильгельме Завоевателе, жаль только, что мы совершенно забыли про это обстоятельство. — Все это ребячество, непонимание, ограниченность. Дело-то в том, что ни в каком случае вы из русского дворянства не выкроите английской аристократии*. — Но могло бы очень случиться, при известных условиях, что в нем разовьется нечто вроде шляхетского начала. — Нечего себя обманывать. Это начало было всегда ему присуще, и там, где обстоятельства ему потворствовали, оно заглушило в нем — и как заглушило — начало народное, чему свидетельством служит
Земству, одному всецелому русскому земству, принадлежит в будущем право народного представительства, — но дайте же ему время и возможность сложиться и устроиться. Теперь же всякое представительство будет ложь, колоссальный пуф, нечто вроде польских мистификаций, а это, конечно, не распутает нашей петерб<ургской> путаницы.
Но довольно, друг мой Ал<ександр> Иваныч, — довольно. Сил нет — я в каком-то глупом увлеченьи разговорился о деле живых, а это не мое дело. Завтра, 4-го февр<аля>, минет шесть месяцев, как я перестал принадлежать к числу их. — Я сказал вам в начале письма: со мною был припадок pleur'esie, [12] с которым я все еще не могу совладать. Все еще кашель и раздражение в груди… Эти страшные шесть месяцев совершенно подточили мой организм. — Но на этот раз я еще оправлюсь. Я это знаю, я это чувствую — так сильна, так неодолима во мне страсть воротиться туда, где я с нею жил.
12
плеврита (фр.).
Друг мой, ни вы, никто, никто на свете не поймете, чем она была для меня! и что такое я без нее!
Эта тоска — невыразимая, нездешняя тоска, о которой вы мне говорите в письме вашем, знаете ли, что уже пятнадцать лет тому назад я бы подпал ей, если бы не она. Только она одна, вдохнув, вложив в мою вялую, отжившую душу свою душу, бесконечно живую, бесконечно любящую, только этим могла она отсрочить роковой исход. — Теперь же она, она сама стала для меня этой неумолимою, всесокрушающею тоскою.
Я был прерван и надолго расстроен — тем лучше, может быть. Есть вещи, о которых нельзя долго говорить — не должно — без какого-то внутреннего <чувства>, [13] что произносишь святое имя всуе… Что же до стихов, о которых вы упоминаете, то вот вам мое последнее слово… Те, которые бы ими оскорбились, — те еще бы пуще оскорбили меня. При жизни ее я многое спускал — потому только, признаюсь, что все, что не она, так мало имело значения в глазах моих. Теперь не то — далеко не то. Итак, я желаю, чтобы стихи были напечатаны, как они есть. Вчера я отправил в редакцию новую пьесу, искаженную в «Дне» * . Она будет третьею, а четвертою та, которая непосредственно к ней относится. Полного моего имени выставлять не нужно, довольно буквы Т. * Я не прячусь, но и выставлять себя напоказ перед толпою не хочу. Для сочувствующих одного намека довольно. — Родственно и от души обнимаю все ваше семейство.
13
Пропуск в автографе; восстанавливается по смыслу.
Ф. Тютчев
Тютчевой А. Ф., 17/29 марта 1865*
Paris. Mercredi. 29 mars 1865
Je ne veux pas quitter Paris sans t’avoir donn'e signe de vie. Paris m’a fait quelque bien… Il m’a momentan'ement distrait et 'etourdi. Et puis ce qui m’a fait aussi beaucoup de bien, c’est la cessation de Nice. Je m’en veux de l’antipathie, de la rancune que j’ai gard'ees `a cette pauvre localit'e, si brillante d’ailleurs — et qui, je le sens, h'elas, autrefois et dans d’autres conditions, m’aurait souri `a moi, comme `a tant d’autres… mais les longues heures de t^ete-`a-t^ete que j’ai pass'ees, et dont Dieu seul conna^it toute l’amertume, je l’ai si bien satur'ee de moi-m^eme que je l’ai comme empoisonn'ee. — L’Italie a jou'e un singulier r^ole dans ma vie… Deux fois elle est venue `a moi comme une vision fun`ebre, au lendemain des deux plus grandes douleurs qu’il m’ait 'et'e donn'e d’'eprouver…* Il y a des pays o`u l’on porte le deuil en couleurs 'eclatantes. Il para^it que je suis de ces pays-l`a… Mais laissons cela, sortons de mon triste moi, car je sens qu’il me rend odieux… Dans cette m^eme Nice, pourtant, si antipathique, de combien d’affections n’ai-je pas 'et'e entour'e… toi d’abord, ma fille ch'erie, ces r'eunions `a d^iner chez toi, que j’aimais beaucoup… ma bonne Daria, essayant de me consoler, quand elle-m^eme aurait si fort besoin de l’^etre… l’excellente Antoinette que je n’ai pas suffisamment remerci'ee de tout l’int'er^et, de toute l’amiti'e, qu’elle m’a t'emoign'es, et tant d’autres `a des degr'es diff'erents… Ah, l’homme qui souffre doit souvent para^itre bien ha"issable.
C’est donc d'ecid'ement le 22 du mois prochain que vous aussi, vous quittez Nice. La certitude de cette date me soulage… Combien Marseille, Lyon, toutes ces villes par o`u vous repasserez vous para^itront belles, combien l’entrevue m^eme vous para^itra int'eressante. — Eh bien, ici, `a Paris, je ne sais pourquoi on n’a pas ce sentiment de s'eparation, d’'eloignement, d’expatriation, que j’'eprouvais `a Nice… Il est vrai qu’`a Paris le G'enie du Lieu m’a toujours 'et'e bienveillant. J’aime cette localit'e. — On a dit que c’est l’endroit du monde o`u l’on se passe le mieux du bonheur. Ce qui est s^ur au moins, c’est qu’on ne lui en veut pas de l’avoir perdu… Cette fois… mais laissons cela.
J’ai vu ici beaucoup de monde, entr’autres des personnes attach'ees `a la Cour d’ici, les Tascher* par ex<emple>. Pas une ne m’a adress'e la moindre question sur Nice et votre s'ejour… Cela peut ^etre aussi une distraction. Je crois pourtant savoir que les dispositions personnelles sont loin d’^etre d’une nature amie… L’autre jour j’ai assist'e `a une s'eance du Corps l'egislatif. — C’est toujours encore la r'evolution qui continue. Non pas que le r'egime actuel ne convienne admirablement aux masses francaises. Mais les partis, qui finissent toujours par avoir le dernier mot en France, ne le supporteront pas longtemps — mais un autre pas plus que celui-l`a… En un mot, dans le milieu politique, les r'egimes sont comme certains animaux dans les m'enageries qui vivent bien p<our> leur propre compte, mais qui ne se reproduisent pas… J’aurais mille choses `a te dire. Mais le temps et le papier me manquent. Nous partons ce soir. Dieu te garde, ma fille ch'erie.
T. T.
Париж.
Не хочу покинуть Париж, не подав тебе весточки о себе. Париж мне немного помог… Он на время развлек меня и заставил забыться. Гораздо легче мне стало также и оттого, что кончилась Ницца. Досадую на себя за неприязнь, даже отвращение, питаемое мною к этому несчастному уголку, столь, впрочем, лучезарному, что — увы, я это понимаю — в прежнее время и при других условиях он улыбался бы мне так же, как и стольким иным… но за долгие часы моего с ним общения, проникнутые такой горечью, о которой дано судить лишь Господу Богу, я до того насытил его собой, что этим как бы отравил. — Странную роль сыграла Италия в моей жизни… Дважды являлась она передо мной, как замогильное видение, после двух самых великих скорбей, какие мне суждено было испытать…* Есть страны, где носят траур ярких цветов. По-видимому, я родом оттуда… Но оставим это, отвлечемся от моего печального «я», ибо я чувствую, что его трудно переносить… А между тем в этой самой Ницце, столь мало приятной, какою лаской я был окружен… во-первых, ты, моя милая дочь, собрания у тебя за обедом, очень мною любимые… моя добрая Дарья, старавшаяся меня утешить, когда сама так нуждалась в утешении… милейшая Антуанетта, которую я еще недостаточно поблагодарил за все участие, за всю дружбу, выказанные ею по отношению ко мне, и многие-многие другие, в большей или меньшей степени… Ах, страждущий человек часто должен казаться чудовищем.
Итак, решено — 22 числа следующего месяца вы тоже покидаете Ниццу. Мне приятно знать наверное это число… Марсель, Лион, — какими красивыми покажутся вам все эти города, через которые вы снова проедете, каким интересным для вас будет самое свидание! — Ну, а здесь, в Париже, не знаю почему, не испытываешь того чувства разлуки, отдаления, отчуждения, которое владело мною в Ницце… Правда, в Париже гений места был всегда ко мне благосклонен. Я люблю этот город. — Кто-то сказал, что здесь лучше, чем где бы то ни было на свете, умеют обходиться без счастья. Верно, по крайней мере, то, что здесь перестаешь как-то сетовать на его утрату… На сей раз… но оставим это…
Я перевидал здесь много народу, между прочим, лиц, состоящих при здешнем дворе, например, небезызвестных тебе Таше*. Никто из них ни разу не спросил меня о Ницце и о вашем пребывании там… Может быть, это и по рассеянности. Мне, однако, известно, что личные настроения далеко не дружеского характера… На днях я присутствовал на заседании Законодательного корпуса. — Это все еще продолжение революции. Не то чтобы современный режим чем-то не устраивал французские массы. Просто партии, за которыми во Франции всегда остается последнее слово, не долго будут переносить его — да и всякий другой не дольше… Словом, политические режимы подобны некоторым животным в зверинцах, — сами-то по себе они живут, но подобных себе на свет не производят… Многое мог бы сказать тебе. Но уже не остается ни времени, ни бумаги. Мы уезжаем сегодня вечером. Храни тебя Бог, милая дочь.