Том 6. Письма

Есенин Сергей Александрович

Любящий тебя

Сережа.

Панфилову Г. А., январь 1914 ("Дорогой Гриша!..")

Г. А. ПАНФИЛОВУ ^*

Январь 1914 г. Москва

Дорогой Гриша! Изнуренный сажусь за письмо. Последнее время я тоже свалился с ног. У меня сильно кровь шла носом. Ничто не помогало остановить. Не ходил долго на службу, и результат — острое малокровие. Ты просил меня относительно книг, я искал, искал и не нашел. Вообще-то в Москве во всех киосках и рынках не найти старых книг этого издательства. ^* Ведь

главное-то, они захватили провинциализм, ^* а потому там и остались. Вообще каких-нибудь я могу прислать.

Не писал я тебе главным образом потому, что очень расстроился. А почему, сейчас расскажу.

Сижу я вечером, пишу по обыкновению и курю, вдруг звонок. Ба! Шитов! Ты откуда? — От хозяина. — Почему так? — Тебя захотел повидать. — Ну, садись и рассказывай. Весь вечер болтали с ним, вспоминали тебя и, конечно, распили вишневки. На другой день вызывают меня к телефону. Извините, сударь, у Вас был Андрюша? — Был. А что? — Да ^* он тут стащил деньжонки и скрылся. — Ага. К вечеру является Шитьё. Я ему начинаю выговаривать и сказал, что, если он не возворотит их обратно, я ему не товарищ, и не подал ему руки. ^* Он уехал и клялся, что больше этого не сделает, и писал, чтоб я не говорил тебе, но подлость не скрывают, и я пишу. ^*

Никаких объяснений не принимаю, не хочу соглашаться с условиями, во всем воля человека, и он больше не показывайся на мои глаза. Он, оказывается, готов на все сделки. Я таких друзей не имею.

Посылаю тебе на этой неделе детский журнал, там мои стихи. ^*

Что-то грустно, Гриша. Тяжело. Один я, один кругом, один, и некому мне открыть свою душу, а люди так мелки и дики. Ты от меня далеко, а в письме всего не выразишь, ох, как хотелось бы мне с тобой повидаться.

О болезни твоей глубоко скорблю и не хотел бы тебе напоминать об этом, слишком больно травить свою душу.

Любящий тебя

С. Е.

Панфилову Г. А., февраль 1914

Г. А. ПАНФИЛОВУ ^*

Февраль 1914 г. Москва

<Гриш>а! Небось ты меня скипидаришь вовсю. Голубчик мой, <пого>ди немного. Ей-Богу, ни минуты свободной. Так писать, <что> вздумается, неинтересно. Благодарю глубоко <за> приглашение, но приехать не могу, есть дела <важ>ные дома. ^* Вот летом, тогда с великим <вост>оргом. Распечатался я во всю ивановскую. <Ред>актора принимают без просмотра и <псев>доним мой «Аристон» сняли. ^* Пиши, г<ово>рят, <под> своей фамилией. Получаю 15 к. за строчку. <Прис>ылаю одно из детских стихотворений.

Глубоко любящий тебя Сережа.

(Какова моя персона?) ^*

Я очень изменился. ^*

Бальзамовой М. П., февраль 1914

М. П. БАЛЬЗАМОВОЙ ^*

Февраль 1914 г. Москва

Маня! Я не понимаю тебя. Или ты хочешь порвать между нами все, что до сих пор было свято сохраняемо на груди моей? Я писал тебе и добрые и, наконец, злые письма, ^* но ответа

все нет как нет. Но неужели ты мне так и не скажешь; или, может быть, тебе неинтересно продолжать что-либо со мной, тогда я перестану писать тебе что-либо. Так как я тебя сейчас смутно представляю, то я прошу у тебя твою фотографию. ^* Я тебе ее пришлю обратно, если она нужна. Если ты не считаешь нужным присылать мне, то перешли мне мои письма и карточки по почте ^* налож<енным> плат<ежом>. Я здесь заплачу за пересылку. В ожидании того

или другого ответа С. Есенин.

С Анютой я больше незнаком, я послал ей ругательное и едкое письмо, в котором поставил крест всему. ^*

Если мы больше с тобой не сойдемся, то я тебе открою: я печатаюсь под псевдонимом «Метеор», ^* хотя в журнале «Мирок» стоит « Есенин». ^*

Бальзамовой М. П., 29 октября 1914

М. П. БАЛЬЗАМОВОЙ ^*

29 октября 1914 г. Москва

Милостивая Государыня! Мария Парьменовна. Когда-то, на заре моих глупых дней, были написаны мною к Вам письма маленького пажа или влюбленного мальчика.

Теперь иронически скажу, что я уже не мальчик, и условия, любовные и будничные, у меня другие. В силу этого я прошу Вас или даже требую (так как я логически прав) прислать мне мои письма обратно. ^* Если Вы заглядываете часто в свое будущее, то понимаете, что это необходимо.

Вы знаете, что между нами ничего нет и не было, то глупо и хранить глупые письма. Да при этом я могу искренно добавить, что хранить письма такого человека, как я, недостойно уважения. Мое я — это позор личности. Я выдохся, изолгался и, можно даже с успехом говорить, похоронил или продал свою душу черту, и всё за талант. Если я поймаю и буду обладать намеченным мною талантом, то он будет у самого подлого и ничтожного человека — у меня. Смейтесь, но для Вас (вообще для людей) — это тяжелая драма.

Я разоблачил человека и показываю независимость творения.

Если я буду гений, то вместе с этим буду поганый человек. Это еще не эпитафия.

1. Таланта у меня нет, я только бегал за ним.

2. Сейчас я вижу, что до высоты мне трудно добраться, подлостей у меня не хватает, хотя я в выборе их не стесняюсь. Значит, я еще больше мерзкий человек. Вот когда я открыл Вам глаза. Вы меня еще не знали, теперь смотрите! И если Вы скажете: «Подлец» — для меня это лучшая награда. Вы скажете истину.

Да! Вот каков я хлюст. Но ведь много и не досказано, но пока оставим.

Без досказа…

Прохвост Сергей Есенин. Хулу над миром я поставлю И соблазняя — соблазню. ^*

Эта сологубовщина — мой девиз. ^*

Вот, Мария Парьменовна, какой я человек. Не храните мои письма, а топчите. Я говорю истинно. Но так как есть литературные права собственности, я прошу их у Вас обратно. Требую! А то ведь я, гадкий человек, могу и Вам сделать пакость. Но пока, чтобы Вы не пострадали, верните мне немедленно. Но не врите что-нибудь. Будьте истинными, как я в подлости. Чтоб такой гадкий человек в рассказах или сказках, как я, не обратился в пугало, — да будет имя мое для Вас