Том 6. Статьи, очерки, путевые заметки
Шрифт:
Другие строки, сказанные тем же вещим, в далекие дни Франко-Прусской войны, и Коммуны, кажутся положительно написанными для нас, Русских, переживающих 1905–1906 годы.
Кто он, этот провидец, так говорящий? Не один ли из тех, которые вскормлены бурей, и умеют говорить только гневные мятежные слова, полные однозвучного красноречия военных труб и барабана?
Нет, он всеобъемлющий.
Ему доступны были все тона. Слышал он рев Океана, слышал и журчанье ручейка. И, знавший раскаты военных орудий, он несколькими словами умел вводить душу в тишину, нежную, как легкий шелест кустов цветущей сирени, над которой начали виться, в хороводе, ночные бабочки. Сумерки он понимал.
Светлый, как дневной свет, любивший все четкое, что закончено в своих очертаниях, как закончены под Солнцем все краски и черты, этот поэт действия, бард пересоздания, преображался порою как бы в лунатика, который твердо идет по обрывным путям с закрытыми глазами. Он видит сквозь веки, он входит в пещеры ночных сновидений и сливается с душами спящих, читает в них, тайно вникает в закрытые таинства душ.
Я блуждаю всю ночь в сновиденья, Я шагаю легко, я шагаю бесшумно и быстро, Останавливаюсь, наклоняюсь с глазами раскрытыми, Над глазами закрытыми спящих, Я блуждаю, смущаюсь, теряюсь, себя забываю, Не согласуюсь, противоречу, Медлю, гляжу, наклоняюсь, на месте стою. Как торжественно, тихо лежат они, Как дышут спокойно они, дети в своих колыбелях. Несчастные вижу черты людей пресыщенных, Облики белые трупов, багровые лица пьяниц, Болезненно-серые лица тех, что сами ласкают себя, Тела на полях сраженья, с кровью глубоких ран, Сумасшедшие в комнатах наглухо запертых, Дурачки невинно-блаженные, Новорожденные, эти из врат исходящие, И умирающие, эти из врат исходящие, Ночь проникает их, ночь их объемлет. Брачная спит чета спокойно в своей постели, Он положил ладонь на бедро супруги, она Положила свою ладонь на бедро супруга, Сестры нежно спят бок-о-бок в своей постели, Мужчины нежно спят бок-о-бок в постелях своих, И спит с ребенком своим мать, закутав его. Слепые крепко спят, глухие спят и немые, Спит узник спокойно в тюрьме, и спит блудный сын, Убийца, что будет повешен завтра, как спит, как спит он, И тот, кто убит, как он спит? Спит женщина, любящая без взаимности, Спит мужчина, любящий без взаимности, И спит голова того, кто весь день строил планы, и деньги, деньги сколачивал, И тот, кто характером бешен, и тот, кто предатель, спят, все спят. Я стою в темноте, опустивши глаза, близь тех, кто страдает всего и всего беспокойней, Я на несколько дюймов от них рукою своей провожу, успокаивая, Я взором пронзаю тьму, существа иные являются, Земля от меня отступает в ночь, Я вижу, что это было красиво, и я вижу, что то, что не земля, красиво. Я иду от постели к постели, я сплю с другими спящими, С каждым рядом по очереди, Мне снятся во сне моем сны, все сны других уснувших, И я становлюсь другими уснувшими, спящими. Я пляска! – играйте вы там! Я кружусь все скорей и скорее! Я вечно-смеющийся – вот, новая светит луна, и сумерки, Я вижу веселые игры, в прятки, куда ни взгляну я, повсюду проворные духи, Вновь прятки и прятки опять глубоко в земле и в море, И там, где не море, и где не земля.Кто же он, этот поэт? Он – отвечатель. Еще минутку маленькой тайны. Есть вопрошающие, есть просто говорящие, не идущие дальше разговора, и есть – их немного – Отвечатели. Он единый из этих последних.
Теперь внимайте утренней песне моей, я возглашаю вам знамения Отвечателя, Городам и фермам пою я, в то время как в утреннем свете они предо мной простираются. Отвечателя ждут, все ему отдаются, его слово решающее, и окончательное, Его принимают все, в нем существуют, купаясь как в свете, в нем себя замечают. Человек есть властительный зов и вызов, Прятаться тщетно. У него ключ сердец, и ему отвечает ручка дверная. Желанность его всемирна, поток красоты не больше желанен не больше всемирен, чем он. Каждое существованье имеет свое наречие, каждая вещь имеет свое наречье и речь, Он разрешает все языки в свой собственный и дает его людям. Он идет в Капитолий совершенно спокойно, Он бродит в Собрании, где заседают исполнители Воли Народной. Потом мастеровые считают его мастеровым, И солдаты предполагают, что он солдат, и матросы, что море ему известно, И писатели принимают его за писателя, и художники за художника, И земледельцы видят, что мог бы он с ними землю пахать и любить их, Все равно какое бы ни было дело, он эту работу может исполнить или уже исполнил, Все равно какой бы ни был народ, он мог бы найти в нем братьев своих и сестер, Англичане считают его из Английского рода и племени, Еврею Евреем он кажется, Русскому Русским, он привычный и близкий, ни от кого не далек, На кого он ни взглянет в кофейне для странствующих, тот его тотчас признает своим, Итальянец или Француз в нем уверены, Немец уверен, Испанец уверен, островитянин Кубанец уверен, Инженер, или палубный с великих озер, или с Миссиссиппи, или с Гудсонова залива, или с Помэнока признают его своим. Джентльмен чистой крови признает его чистокровность, Хулиган, проститутка, разгневанный, нищий себя узнают в путях его, он странно их преображает, Вот уже больше не низки они, они едва узнают себя, так они выросли. – Время, всегда без перерыва, указует себя в частях, Что всегда указует Поэта, это толпа приятных и дружных певцов, и слова их, Слова певцов суть часы и минуты света и тьмы, но слова создателя поэм суть общий свет и всеобщая тьма, Его глубокий взгляд внутрь обнимает все вещи и весь человеческий род. Певцы не рождают, рождает только Поэт, Певцы желанны, и их понимают, довольно часто они являются, но редок был день, было редко и место рожденья создателя поэм, Отвечателя, (Не каждый век, и не каждые пять столетий содержали подобный день, при множестве всех их имен). Певцы равномерно идущих часов различных столетий, быть может, имели явное имя, но каждое имя такое есть имя певцов, Имя каждого есть – певец глаз и красок, певец слуха, звуков, певец размышленья, певец сладкогласный, певец тьмы и ночи, певец для гостиной, певец-чаровник любовный певец, или что-нибудь в этом роде. Все в это время, и во все времена, ждут слов истинных поэм, Слова истинных поэм не просто лишь нравятся, Поэты воистину суть не свита Красоты, но священные владыки Красоты. Божественный инстинкт, широта и объемность взгляда, закон разума, здоровье, дерзость тела, отьединенность, Веселость, солнечный загар, свежий воздух, таковы суть немногие из слов поэм. Моряк и путник, он их держит в основе своей, создатель поэм, Отвечатель, Зодчий, геометр, химик, анатом, френолог, художник, он всех их имеет в основе своей, создатель поэм, Отвечатель. Слова истинных поэм дают вам больше, чем поэмы, Они дают вам из чего вам создать для себя поэмы, религии, политику, войну, мир, поведение, историю, опыты, повседневную жизнь, и всякую вещь иную, Они Красоты не ищут, их ищут, Касаясь их, или за ними немедля, во веки веков, идут Красота, стремленье, жажда истомная, любовная боль, К смерти они приуготовляют, однако ж они не конец, а скорее начало, Они никого не приводят к пределу его, и не делают полным, довольным, Кого захватят, того уносят в пространство, чтоб смотреть на рождение звезд и познать одно из значений, Чтобы с полною верою в путь устремиться, умчаться вперед по звеньям несчетным, и больше покоя не знать никогда.Отвечатель, слова которого властно проникают в нашу душу, и поэзия которого, всеобъемлющая и водопадно-могу-чая, есть сторожевой маяк на преломленьи двух цивилизаций, феодально-аристократической, еще владеющей, в измененном виде, обширными пространствами Земли, и демократически всечеловеческой, имеющей возникнуть как историческое «Завтра» на обломках современных неправосудностей, этот апостол нового человечества, долженствующего обнять своей мыслью всю Землю, есть Американский поэт Уолт Уитман, слишком мало известный в Европе, слишком мало ценимый и в Америке, ибо он разрушает своим творчеством все условности, личные и общественные, а современная Америка, также как современная Европа, вся еще – в переломе, в изломе старого и рождающегося нового.
Говоря об Уолте Уитмане, трудно сообщать так называемые фактические данные: его жизнь – сказка действительности, фантазия в простом, долгий и проникновенный взгляд внутрь, меняющий своей напряженностью, своей напряженной блестящестью, все, до чего он коснется. В этой беспрерывной, всю жизнь продолжавшейся поэме превращения простого в сложное, будничного в чудесное, привычного и малого в космическое и стихийное, заключается основная черта личности Уолта Уитмана. Он считал общепринятые биографии великих людей полным непониманием натуры великого человека, идущего всегда особыми, тайными, для него самого едва ощутимыми путями. Последуем его примеру, и возьмем из его так называемой биографии лишь необходимые даты, и лишь те черты отдельности, в которых чувствуется великая отъединенная душа Отвечателя.
Уолт Уитман родился в 1819-м году, в Штате Нью-Йорк, в Лонг-Айленде; умер в 1892-м году; написал одну книгу стихов «Leaves of Grass»(«Побеги Травы») и том политических статей. Как будто немного для такой длинной жизни. Но десятки томов знаменитых поэтов, сыгравших свою историческую роль, создали эфемерные цветущие сады, красиво возникшие, и красиво переставшие быть живыми, а том, чуждых рифмы и обычной напевности, стихов Уитмана таит в себе возможности для новых и новых посевов, молодые заросли могучих лесов грядущего [23] .
23
Лучшее издание стихов Уолта Уитмана: Leaves of Grass, by Walt Whitman. Complete edition. Boston. Small, Maynard and Co. – Остерегаю от лицемерных Английских изданий, с пропусками. – Лучший этюд об Уитмане, которому я многим обязан: John Addington Symonds, Walt Whitman. London. 1893.
Прекрасны и красноречивы отдельные черты из того, что составляло земной лик Уитмана. Он был совсем седой в тридцать лет. У него был взгляд глубокого возраста в его юности, и взгляд юности в преклонном возрасте. Как орел изменяет полетом понятие высоты, стирая различие между равниной и горами, так духовный полет этого гения слил воедино разнствующие человеческие возрасты, вознесясь над всеми. Он обращал на себя внимание проходящих своей высокой статной фигурой: шесть футов в вышину и тело гладиатора. Когда он проходил по улице какого-нибудь людного города, или прогуливался по палубе какого-нибудь парохода, он невольно приковывал к себе внимание, и все кругом спрашивали: «Это морской капитан в отставке?» «Это актер? Это военный офицер? Это священник?» «Быть может он был владельцем контрабандистского корабля? Или торговцем невольниками?»
Оживленный румянцем, голубоглазый, с лицом внимательным и проникновенным, истый сын Неба и Земли. Радостный вид звериного, красиво-звериного здоровья, более указывающий на охоту или греблю, нежели на сиденье за конторкой и письменным столом, этими каторжными станками, с которыми он был очень знаком, но которые не сумели его победить. Воля жизни и гармония в том, что можно назвать обрядностью каждого дня. В пище и личной чистоте и опрятности он разборчив и царственно-прост, как высокорожденный брамин. Это как будто один из тех, которые первыми видели восход Солнца и рождение Вечерней Звезды. Один из начинателей. Его вид – как бы вид, как бы взгляд земли, моря, и гор. Черты его лица – античный образец, ныне вышедший из моды, и почти не встречающийся в современных лицах. Оживленная статуя. Мыслящее тело, человек из отшедшего или еще не созданного народа, достойного быть живым основаньем скульптуры. Не только ум, как в знакомых нам лицах, но жизнь. Не книжное теоретизирование жизни, а переживание ее. Вся его фигура окружена ореолом мужественности. Она дышет, в своем совершенном здоровьи и мощи, торжественным очарованием сильного. Таким являлся Уитман пред глазами его видевшими.