Том 6. Статьи, очерки, путевые заметки
Шрифт:
Путь пересоздания Уитман видит в торжестве Демократии. Но он понимает это слово не в том жалком ограниченном партийном смысле, как понимают и применяют это слово теперь. Не политически-экономическая формула для него это, а религиозно-философская система, в которую политически-экономические вопросы входят лишь как часть, я сказал бы – как внешняя часть.
Уитман утверждает, что основные элементы достойной жизни и национального величия – сильный характер, независимая личность, искренняя религиозность – не церковная, конечно, религиозность разумеется здесь, а благоговейное восприятие всех ощущений бытия, гармонизирование наших диссонансов, вольное слитие отдельных звуков и мелодий в одну всемирную Симфонию.
Уитман убежденно говорит, что демократическая идея, надлежащим образом ухваченная, и систематически приложенная к поведению, вполне достаточна, чтобы перестроить общество на здоровом основании, и дать современным народам ту идеальность, которой им не хватает, и без которой жизнь некрасива. Из давящей земли исторгнуть на волю расцветающий стебель. «Из всего этого», говорит Уитман, «из всех этих жалких условий, выйти, вдохнуть в них возрождающее дыхание здоровой и героической жизни, я разумею вновь найденную литературу, не простое копированье и отраженье
Осуждая всю прошлую Европейскую литературу, Уитман говорит: «Великие поэты – включая Шекспира – отравны для идеи гордости и достоинства простого народа, жизненной крови Демократии. Образцы нашей литературы, как мы их получаем из других стран, из-за моря, имели свое рождение при дворах, они грелись и выросли на солнечном свете в замке: все отзываются милостями принцев».
Пересоздать Религию, Литературу, Воспитание, всю Жизнь – на основах Демократии. Чтобы она цветком, плодом, сияньем, светом вошла в человеческие нравы. «Литература не знает о безмерном богатстве скрытой силы и способностей народа, об обширных его художественных контрастах светов и теней». Гордый замысел Уитмана: из Нового, основанного на Демократии, как на всеобъемлющем, всезахватывающем принципе, создать равноценность историческому Прошлому, великому при всех своих ужасах и неправосудностях, великому, прекрасному, но изжитому безвозвратно. И прекрасному как Прошлое, как картина отошедшего, но отвратному, когда Прошлое, изжитое, хочет быть Настоящим, и цепляется уродливо за живое и молодое, как жадный Вампир, вставший из могилы, не надлежащим образом закопанной.
Чтобы Прошлое стало совсем Минувшим, а Новое расцветающим и цветущим, нужна борьба, и во имя этой борьбы Уитман обращается с заветом к Поэту, к каждому человеку, который захотел бы быть красивым, быть во всем своем – Поэтом: – «Вот что ты должен делать: Люби землю и солнце и животных, презирай богатство, давай свою скудную лепту каждому, кто тебя попросит, поддерживай неразумного, заступись за слабого, посвящай, что заработаешь и свою работу, другим, ненавидь угнетателей, не вступай в препирательства о Боге, имей терпенье с людьми и снисходительность, не склоняйся ни перед чем известным или неизвестным, или перед каким либо человеком или соединением численным людей – веди себя свободно с сильными людьми, неполучившими воспитания, и с молодежью, и с матерями семей – пересмотри умом все, что тебе говорили в школе или в церкви или в какой-нибудь книге, и отвергни все, что оскорбляет твою собственную душу; и твоя собственная плоть будет великой поэмой, и будет иметь роскошнейшую красноречивую гибкость, не только в словах, но и в безгласных линиях губ и лица, и между ресницами глаз твоих, и в каждом движеньи и суставе твоего тела. Поэт не будет терять свое время в бесплодности. Он узнает, что почва уже разработана, почва возделана: другие могут не знать этого, он узнает. Он прямо подойдет к мирозданию».
Во имя борьбы за Новое, Уитман поднимает бранное знамя, и поет боевую песню, «не только для этого дня, но на тысячу лет поет эту песню». В утренний час он слышит говор-перекличку Поэта, Знамени, Ребенка и Отца. Он заносит для нас на пергаменте «Песнь рассветного Знамени».
Поэт
О, новая песнь, свободная песнь, Ты бьешься, ты бьешься, ты бьешься, ты бьешься, Зовы тебя порождают, и четкий напев голосов, Голос ветра и зов барабана, Голос знамени, голос ребенка, и голос моря, и голос отца, Низко здесь на земле, и высоко там в воздухе, На земле, где стоят отец и ребенок, И в воздухе вышнем, куда глаза устремляются, Где бьется рассветное знамя. Слова! что вы, мертвые книжности! Нет больше слов, ибо глядите и слушайте, Песня моя здесь звучит на открытом воздухе, Я должен петь вместе с знаменем, с бранным стягом. Скручу я струну, и вкручу в нее Желанье мужчины, желанье ребенка, я вкручу их в нее, Жизнью струну я наполню, Я вмещу в нее яркий конец штыка, Я вкручу в нее пули и свисты картечи, (Как тот, кто несет угрозу и символ далеко в грядущее, С голосом трубным крича: Пробудитесь, восстаньте, Пробудитесь, восстаньте!). Я стих изолью с потоками крови, полный волненья и радости, Стих текучий, иди же скорее, соперничай Со знаменем, знаменем бранным.Знамя
Сюда, ко мне, певец, певец, Сюда, ко мне, душа, душа, Сюда, ко мне, ребенок малый, Мы будем в облаках носиться, С ветрами будем мы играть, С ветрами будем мы кружиться, С безмерным светом веселиться.Ребенок
Отец, скажи, что там в небе манит меня длинным пальцем, И что это мне в то же время говорит, говорит?Отец
Ничего, дитя, ты не видишь в небе, Посмотри, там в домах, сколько ярких вещей, Открываются лавки меняльные, Посмотри, приготовилось сколько повозок, Чтоб ползти среди улиц с товарами; Сколько ценности в них, и труда сколько вложено, Как желает их вся земля.Поэт
Свежим и розово-красным солнце восходит все выше, Море в дали голубой плывет и бежит и плывет, Ветер над лоном морским веет, стремится к земле, Ветер сильный идет с запада, с юго-запада, Пеной молочной-белой играет над гранью вод. Но я-то не море и не красное солнце, Я не ветер с ребяческим смехом его, Я не ветер, который и хлещет и бьет, Но я тот, кто, незримый, приходит, поет, Прихожу, и пою, и пою, и пою, Я тот, кто лепечет в ручьях и дождях, Я птицам известен в полях и в лесах. Они мне щебечут и утром и вечером. Я тот, кто известен прибрежным пескам, И знают шипящие волны меня, И знамя, и бранное знамя, Что мечется, бьется вверху.Ребенок
Отец, да оно живое, Как там много людей, там дети, Вот, мне кажется, вижу – оно Говорит с своими детьми, Я слышу, оно говорит и со мной. Как это волшебно! О, оно расширяется – быстро растет – Отец, Оно покрывает все небо.Отец
Перестань, перестань, глупый мальчик, То, что ты говоришь, печалит меня, И мне очень не нравится; Смотри с другими, опять говорю, Смотри не вверх, на знамена, Взгляни, мостовая какая внизу, И заметь, как прочны дома.Знамя
Говори с ребенком, певец, Говори всем детям на юг и на север, Все забудь, укажи этот день, Я вьюсь, развеваюсь по ветру.Поэт
Я вижу не эти лишь полосы знамени, Я слышу раскатные топоты армий, И слышу я оклик, зовет часовой, Я слышу ликующий вопль миллионов, Я слышу Свободу в воззваньях людей. Гремят барабаны, безумствуют трубы, Я сам между ними – восстал, и лечу, Я вольная птица лесов и утесов, Я вольная птица морей, С высот я взираю, на крыльях, на крыльях, И мне ли пленительный мир отвергать, Я вижу бесчисленность пашен, амбары, Я вижу работы, я вижу рабочих, Я вижу несчетность телег и телег, Я вижу, я слышу, летят паровозы, Я вижу огромные мощные склады, Я вижу на Западе груды зерна, Над ним задержавшись, я рею, Я вижу на Севере лес строевой, И вновь я на Юге, и всюду работа; Окинувши целое зорким оглядом, Я вижу, как ценны сбиранья и жатвы, Я вижу, что значит Единство великих, Надменных, в единое слитых, владений, (А сколько их будет еще!), Я крепости вижу над гулом портовым, Приходят, уходят, плывут корабли, И все же, и все же, над всем этим миром Подъемлю я малое длинное знамя, Возникшее в виде меча. Проворно летит оно, мечется, бьется, Войну указуя и вызов, Мой стяг уже поднят над глыбами зданий, Грозит лезвием это звездное знамя, Прочь мир от земли и воды!Знамя
Все громче и громче, сильнее, смелее, Все дальше и дальше, певец, Пронзи своим голосом воздух, Не мир и богатства показывай детям, Довольно об этом, мы ужасом будем, Теперь уж мы ужас, теперь мы резня. Что значит обширность надменных владений? Их пять, или десять, их сколько, их сколько? И сколько там складов и лавок меняльных? Все, все это наше, все земли, все воды, И море, и реки, и нивы, и долы, Для нас паруса кораблей, Для нас эта ширь многотысячноверстая, Для нас города с многолюдным их грохотом, Для нас миллионы людей, – О, бард, ты и в жизни и в смерти – верховный, Смотри, мы высоко, мы бранное знамя, Так пой же, не только для этого дня, На тысячу лет спой теперь эту песню, Для малой, для детской души.